Деревянные актеры

В тот же вечер решено было сделать кукол для «Мнимого больного» и подновить старых, которых мы выпускали отдельными номерами — жонглеров, акробатов, карликов, скелет с косой и плясунов. Наутро мы вышли из Фридрихсталя.

Руди

Все в театре плясали под веселую дудочку Руди, даже мейстер.

Паскуале скоро подружился с Руди. Только меня Руди сразу невзлюбил и частенько называл «черномазым».

Он передразнивал меня и перевирал все мои слова.

— Иозеф, ты не знаешь, куда мама пошла? — спрашивает Марта.

— Она пошла на базар, — говорю я.

— На пожар? Где горит? — кричит Руди. — Фрау Эльза, вы были на пожаре? — спрашивает он вернувшуюся с базара фрау Эльзу.

Все смеются.

Я работаю на сцене, пристраиваю новые перильца к тропе.

— Не помочь ли тебе, Иозеф? — лукаво спрашивает Руди.

— Помоги, — угрюмо отвечаю я, — подержи рейку вот тут, надо мной, пока я закреплю ее нижний конец.

— Сейчас! Сейчас! — кричит Руди и выбегает в палисадник.

Я стучу молотком и думаю: «Хорош помощник! Сам назвался и сразу же улепетнул!»

Вдруг холодная струя льется мне за шиворот. Я весь мокрый. На тропе стоит Руди и поливает меня водой из садовой лейки.

— Да ты что? Очумел? — кричу я, отряхиваясь от брызг.

— Но ведь ты сам, Иозеф, попросил меня подержать над тобой лейку!

— Лейку? Рейку, дурья твоя голова!

— Ах, рейку? Ну, прости, голубчик, мне послышалось «лейку»!

Все опять смеются.

«Постой же, — думал я, — уж я тебе покажу, кто лучше вырезывает кукол!»

Я кончил делать нового Кашперле и отдал его мейстеру. Новый Кашперле не только разевал рот, но и глазами вертел во все стороны.

Руди презрительно сморщил нос и пожал плечами — подумаешь, невидаль.

Руди починил скелет и подвязал его на нитки так, что он, танцуя, распадался на отдельные косточки. Каждая косточка плясала сама по себе, а потом они опять собирались вместе, и скелет был как целый.

^{Кукла-скелет}

Тогда я провел новые нитки Кашперле. Теперь Кашперле мог есть свою любимую колбасу на глазах у зрителей. Кусочки колбасы сами прыгали в его разинутую глотку. Этот номер очень понравился зрителям.

— А ну, угости его колбаской! Пускай ест! — кричали они, завидев Кашперле.

Еще я сделал старичка, который закуривал трубку и клубами пускал дым изо рта.

Руди не мог перещеголять меня в деланье кукол. Зато он побивал меня во всем другом. Он знал все: в какой деревне стоит представлять, а в какой не стоит; куда надо спешить к базарному дню; как упросить упрямого сельского сторожа, чтобы он позволил нам поставить на площади балаганчик; где найти ночлег… Он писал декорации, распевал, как чиж, и водил кукол не хуже самого мейстера. Марта и Паскуале захлебывались от восторга, когда Руди вел Кашперле и молол такую смешную ерунду, что весь балаганчик стонал от хохота.

— Не смеши меня, Руди, — умоляла Марта, — а то я уроню куклу и забуду, что надо говорить!

Но Руди все-таки смешил ее.

Однажды, когда я совсем выздоровел, мейстер Вальтер велел мне водить старого Вольфа в «Геновеве». Вольф был верный друг Зигфрида и ходил с ним на войну. Я в первый раз говорил по-немецки перед публикой и старался чисто выговаривать слова. И вот в последней сцене, когда Зигфрид уже нашел Геновеву в лесу и вместе с ней любуется ее сыночком, я дернул Вольфа за ручные нитки и растроганно сказал, как полагалось:

— Взгляните, как прекрасна Геновева,
Когда с малюткой тешится она.

— Чешется! — громким топотом сказал Руди. — Малюткой чешется!

— Пфф… — Паскуале прыснул и чуть не уронил охотника.

Геновева дрогнула и подогнула колени, потому что Марта затряслась от смеха. Голос Зигфрида выдал, что и мейстеру смех забрался в горло. Руди заставил своего Кашперле подскочить к Вольфу и громко взвизгнул:

— Чешется! Малюткой чешется? Ты стал итальянцем, старый Вольф? У тебя каша во рту?

Зрители захохотали. Я совсем растерялся. Мейстер и Марта, давясь от смеха, еле довели сцену до конца. Фрау Эльза поспешила опустить занавес.

— Чешется! Ой, не могу! — всхлипывала от смеха Марта, приткнувшись головой к тропе. Мейстер то вытирал смешливые слезы, то опять хохот сотрясал его широкую грудь:

— Ох, Иозеф, беда нам с тобой!

Марта, смеясь, рассказывала фрау Эльзе, что их так рассмешило.

— Разве неправда, что у всех итальянцев каша во рту? — дерзко взглянул на меня Руди, сматывая нитки.

— Неправда! Я сказал «тешится»! — крикнул я.

— Сказал, да никто не слыхал! Эх, ты, чумазая обезьяна!

У меня сердце упало и руки похолодели. Я бросился к Руди и вцепился в его плечо. Руди крепко схватил меня за руки.

— Хочешь драться? — спросил он топотом, глядя мне прямо в глаза. — Бери палку, идем на пустырь. Кто будет побит, тот уйдет совсем от мейстера Вальтера.

Паскуале и Марта убирали кукол. Мейстер возился за сценой. На нас никто не смотрел. Мы схватили рейки, приготовленные для новых декораций, и побежали через площадь на пустырь, поросший лебедой и репейником.

«Хорошо! — думал я, перелезая плетень. — Кто будет побит, тот уйдет из театра навсегда…» И я знал, что скорее умру, чем попрошу пощады.