Деревянные актеры

— Готовься! — крикнул Руди, выставив ногу вперед и занося рейку над головой.

Я стиснул зубы и размахнулся. Трах! — Наши рейки ударились одна о другую. И пустырь, и заходящее солнце, и колокольня — все завертелось вокруг нас.

— Го-го! Петухи! — донесся откуда-то голос мейстера.

— Держись! — крикнул Руди, наступая на меня.

Я увернулся и в свою очередь напал на него.

— Это что за глупости? Руди! Иозеф! Очумели вы оба! Да я вас обоих вздую! — грозно кричал мейстер Вальтер. Он перебежал пустырь и, не боясь ударов, стал между нами.

— Волчата! Давайте мне палки! Вот я вас! — Мейстер схватил нас за шиворот и встряхнул так, что в глазах потемнело. Он вырвал у нас рейки и сунул их под мышку.

— Полюбуйтесь, как хороши! У одного — губа как слива, у другого — фонарь под глазом! Ступайте умойтесь и больше не драться!

Мы молчали и не смотрели друг на друга. Мейстер, ухватив нас под руки, тащил обоих на площадь к водоему, где крестьяне поили лошадей, и бранился.

— Я уже давно вижу, что у вас руки чешутся друг другу бока намять! Да все думал: опомнятся ребята, не маленькие, небось. А они — палками друг друга… Ах, вы, петухи безмозглые! Ты, Рудольф, смотри у меня! Я твои шутки знаю. Если попрекнешь еще раз Иозефа, что он итальянец, я тебе прямо скажу: убирайся, нам таких злых дураков не надо! Я не посмотрю, что сам собирался под старость тебе с Мартой театр оставить… Я не погляжу, что у нас с твоей матушкой все сговорено. Какой же из тебя выйдет хозяин театра, если ты мастеров ценить не умеешь? Да такого резчика, как Иозеф, нигде не найдешь. Его любить, его беречь надо! Иозеф не виноват, что итальянцем родился!

Я вздрогнул и взглянул в загорелое лицо мейстера. Его последние слова полоснули меня, как ножом. «Не виноват, что итальянцем родился!» — значит, я все-таки хуже их обоих, хотя и не виноват в этом? Значит, меня можно любить и беречь только потому, что я хороший резчик и без меня дело станет? А итальянцы все-таки хуже немцев? Я опять взглянул на мейстера, ища глазами его добрую усмешку, но мейстер расходился не на шутку.

— Нечего тебе глазами сверкать, Иозеф! Ты эти глупости брось! Я вашу итальянскую дурь знаю. Чуть что — за ножи хватаетесь. Подумаешь, гордец какой! Невелика беда, если над тобой разок посмеялись! Живо, умывайтесь!

Руди нагнулся под струю воды из жолоба и обливал себе голову. Я стоял, ошеломленный своими новыми мыслями. Ведь я привязался к мейстеру, и к фрау Эльзе, и к Марте, совсем не думая, что они — немцы. Полюбил их просто потому, что они хорошие.

Когда я умылся, мейстер скомандовал:

— А теперь дайте друг другу руки и помиритесь! В театре все должны дружно жить.

Повеселевший Руди с прилипшими ко лбу светлыми кудрями протягивал мне руку.

— Будем друзьями, Иозеф! Я виноват и больше тебя дразнить не стану.

— Молодец, Рудольф! — воскликнул мейстер. — А теперь живо, сцену складывать. Завтра выходим в путь!

———

Я сидел в темных сенях, забравшись с ногами на кукольный сундук, и все припоминал слова мейстера Вальтера и его сердитое лицо, когда он говорил об итальянцах. Мы были здесь чужие. Нас ценили потому, что мы хорошо работали. Но если бы Руди работал плохо, в десять раз хуже, чем я, — мейстер Вальтер и Марта все равно любили бы его больше, чем меня. Ведь он для них был свой, а я — чужой.

В кухне кончали ужин, и мейстер Вальтер, рассказывая что-то, раскатисто хохотал.

— Пеппо! Пеппо, ты где? — крикнул, вбегая в сени, Паскуале.

Я не отозвался. Но зоркие глаза Паскуале, привыкнув к темноте, разглядели меня на сундуке.

— Пеппино, что ты? Зачем ты сидишь здесь? — встревоженно спросил он и сел ко мне на сундук.

Мне было стыдно плакать, но от ласкового голоса Паскуале я все-таки чуть не заревел.

— Что с тобой, Пеппо, миленький? — обнял он меня.

— Мне хочется уйти отсюда, Паскуале, — заговорил я. — Я пойду разыскивать мою сестру, а ты, если хочешь, оставайся здесь.

Паскуале задумался.

— Слушай, Пеппо, что я тебе скажу! До Регенсбурга уже недалеко. А ведь там живет синьор Манцони. Синьор Гоцци, наверное, написал ему письмо для нас; может быть, он написал, куда уехала Урсула. А так — где ты ее найдешь? Потерпи еще немного. Мы скоро придем в Регенсбург.

— Хорошо, Паскуале, — сказал я, — пойдем в Регенсбург. Ты останешься там учиться музыке, если захочешь, а я пойду искать сестру.

Паскуале развеселился.

— Знаешь, Пеппо, о чем мы секретничали с Мартой? Помнишь, ты обижался? Я написал дяде Джузеппе письмо, когда ты был болен. Я спрашивал его, не знает ли он, куда уехала Урсула? Я так плохо написал адрес на конверте, что почтмейстер даже глаза вылупил и говорит: «Тут у вас, видно, курица наследила!» Мы с Мартой тогда много смеялись. Я попросил Марту написать адрес, и мы не знали, как пишется на конверте: уважаемому или достопочтенному? Я тогда ждал ответа от дяди Джузеппе с каждой почтой. Но ответ не пришел, — вздохнул Паскуале. — Может быть, мы все-таки плохо написали адрес. Ну, ничего, мы скоро придем в Регенсбург. Знаешь, мне очень хочется поучиться музыке и пению.

Я слушал его веселую болтовню, и мне захотелось поскорее добраться до Регенсбурга.