Деревянные кресты

Короткое молчаніе, сердце застучало: тукъ-тукъ. Нкоторые сразу поблднли; неуловимыя подергиванія: дрогнувшія вки, сморщенные носы.

Кашевары смотрятъ на насъ, кивая головой. Мы глядимъ на нихъ, страстно желая не врить ихъ словамъ. Затмъ вс сразу обступаютъ ихъ и засыпаютъ вопросами.

— Ты увренъ? Но, вдь, насъ должны были смнить завтра… Это невозможно, это утка… Кто теб сказалъ?

Буффіу, увренный въ достоврности своихъ новостей, просто поворачивается къ своему помощнику.

— Разв это неправда?

Тотъ подтверждаетъ огорченнымъ тономъ:

— Не стали бы мы мутить вамъ голову такой выдумкой. Это вполн врно и точно.

Брукъ проснулся и вышелъ изъ своей норы. Сюльфаръ поставилъ котелокъ, въ которомъ собирался подогрть мясные консервы для Жильбера, а Бреваль сложилъ письмо, которое онъ читалъ. Мы тревожно слушаемъ.

— Фимъ, — объясняетъ Буффіу, — переполненъ войсками, цлая марокканская дивизія собралась въ окрестностяхъ… Дивизіонные санитары прибыли въ Жоншери, ихъ привезли на грузовикахъ… Говорятъ, что изъ Лотарингіи долженъ прибыть второй корпусъ… И затмъ артиллерія, осадныя орудія, если бы вы только видли…

Безсвязными словами намчаютъ они цлую армію: кавалерію, летчиковъ, зуавовъ, саперовъ. Все предусмотрно: санитары, чтобы подбирать насъ, и священники, чтобы служить панихиды.

Я на мгновеніе растерялся, улыбка застыла у меня на губахъ, какъ праздничный флагъ 14-го іюля, который забыли снять. — „Нтъ, опять придется строить изъ себя сумасшедшихъ на равнин? Однако…“

И улыбка сама собою сошла съ моего лица.

Товарищи тоже не смются: стоитъ имъ повернуть голову, чтобы увидть сквозь амбразуру трупы участниковъ послдняго наступленія, распростертые въ высокой трав. Никто не вынимаетъ медальона, не цлуетъ его украдкой, какъ разсказываютъ въ сказкахъ, никто не восклицаетъ: „Наконецъ-то, мы выйдемъ изъ нашихъ норъ“. — Историческія слова произноситъ Сюльфаръ, просто, самъ не эная, къ кому это должно относиться: — „А, чтобъ васъ“!..

Молча мы слушаемъ кашеваровъ, которые разглагольствують, перебивая другъ друга. Они распредляютъ войска, устанавливаютъ артиллерію, обезпечиваютъ подвозъ провіанта, изучаютъ прибытіе подкрпленій… Они говорятъ, говорятъ…

Они сообщаютъ столько подробностей, что легкое сомнніе начинаетъ охватывать меня. Сколько разъ слышалъ я эти кухонныя сплетни, которыя кашевары узнаютъ въ тылу и съ доврчивостью дикарей переносятъ ихъ по вечерамъ къ намъ въ окопы вмст съ супомъ и съ рисомъ.

Утромъ при распредленіи провизіи они длятся новостями таинственнаго происхожденія: то, что самокатчикъ казначея плохо понялъ и перевралъ, что телефонистъ будто бы услышалъ, что бригадный встовой передалъ кучеру полковника — все это собираютъ, обсуждаютъ, предполагаютъ, длаютъ выводы и выдумываютъ немного, чтобы выходило лучше. Такъ создаются кухонныя новости. А вечеромъ въ окопахъ узнаютъ, что полкъ отправляется въ Марокко, что кронпринцъ умеръ, что Жоффръ зарубилъ шашкой Саррайля, что насъ отправляютъ на отдыхъ въ Парижъ, что папа настоялъ на мир.

Вс эти разсказы, вс эти басни приходятъ мн на память, и мало-по-малу во мн зарождается недовріе.

Я слушаю нкоторое время Буффіу, который теперь обсуждаетъ наступленіе съ точки зрнія чисто стратегической, и затмъ вжливо, не желая обидть его, спрашиваю:

— Скажи, старикъ, увренъ ты въ этомъ? Не кухонный ли это слухъ?

Лошадиный барышникъ, весь потный, сразу замолчалъ, слова замерли у него на губахъ, видь у него былъ изумленный. Я его, повидимому, задлъ. Секунды дв онъ стоитъ съ раскрытымъ ртомъ, слишкомъ возмущенный, чтобы отвчать. Затмъ онъ весь краснетъ, вотъ-вотъ онъ разразится…

Но нтъ, онъ сдержалъ себя. Онъ просто презрительно опускаетъ нижнюю губу, наклоняется, поднимаетъ кастрюлю и заявляетъ съ достоинствомъ оскорбленнаго апостола:

— Хорошо, пусть будетъ такъ, я вамъ только морочилъ голову. Только послзавтра вы увидите сами.

Онъ хочетъ отстранить товарищей, чтобы уйти, но они тсно обступаютъ его и, чтобы удержать, трусливо нападаютъ на меня.

— Не слушай его… Скажи… Правда, что третій батальонъ останется въ резерв?… Почему онъ, а не другой… Откуда начнется наступленіе?…

Они удерживаютъ его обими руками, и по доброт душевной онъ соглашается подлиться остатками своихъ новостей, не обращая на меня вниманія.

Я не обижаюсь, отхожу въ сторону и становлюсь на четвереньки, какъ будто собираясь просить прощенія. Но нть, я не унижу своего мундира. Я просовываю голову въ мою нишу и ощупью ищу коробку консервовъ въ сумк. Достаю спиртовую машинку, котелокъ, наполненный грязной водой, которую я берегу со вчерашнаго утра, и, умстившись на мшк, набитомъ землей, приготовляю себ пищу.

Склонившись надъ голубымъ пламенемъ, я нарочно принимаю занятой видъ, но исподтишка прислушиваюсь къ словамъ лошадинаго торговца, который продолжаетъ разглагольствовать. Чтобы уязвить меня, онъ вспоминаетъ забытыя подробности, новыя точныя детали, каждой изъ которыхъ было бы достаточно, чтобы смутить меня, и, какъ припвъ, повторяетъ:

— Это, можетъ быть, тоже утка…

Такая увренность, въ конц-концовъ, заставляетъ меня колебаться.