Деревянные кресты

На краю деревни за небольшой рощей тяжелая артиллерія стрляла учащенными залпами, ничего не видя передъ собой, кром зеленаго занавса оршника. Было тепло, и артиллеристы сняли для удобства свои куртки и, обливаясь потомъ, всовывали въ дула орудій снаряды, какъ хлба въ печь.

— Никогда такъ усиленно не стрляли, — сказалъ намъ одинъ изъ бригадировъ, — каждое орудіе обстрливаетъ пространство только въ двадцать метровъ; камня на камн не остается…

Въ ведр воды у пирамиды изъ снарядовъ охлаждались бутылки. Между двумя выстрлами артиллеристы въ однхъ рубашкахъ подходили, выпивали по глотку и, обтеревъ потъ со лба оборотной стороны руки, снова принимались за свою адскую игру въ шары.

По дорог разгуливали или лежали на откос кавалеристы, лошади ихъ срывали кусками кожу съ деревьевъ. Сначала на нихъ смотрли косо, завидуя лучшимъ условіямъ ихъ службы, ихъ лощенной форм, а особенно тмъ привтствіямъ, съ которыми къ нимъ издали обращались двушки, но никто не шутилъ надъ ними, какъ обыкновенно, никто не спрашивалъ ихъ насмшливо: „Ты знаешь, гд находятся окопы?“ Вскор, наоборотъ, стали бесдовать съ ними по-приятельски. Они говорили намъ:

— Наша задача — преслдованіе… Когда вы прорветесь, нагрянемъ мы и атакуемъ ихъ резервы.

За нами ждала цлая армія: блиндированные автомобили, понтонеры, эскадроны, 75 мм. батареи, и мы, казалось, чувствовали, какъ вся эта масса подталкиваетъ насъ, давить на насъ. Бесдовали, обсуждали, охваченные лихорадочнымъ возбужденіемъ. Высокій артиллеристъ, немного пьяный, повторялъ:

— Я вамъ говорю, что посл этого удара война кончится… Это послднее наступленіе, ребята…

Никогда мы не видли столько разнообразныхъ формъ вплоть до большихъ красныхъ плащей спаги за ржавой ршеткой замка. Можетъ быть приподнятое настроеніе всхъ этихъ людей заражало насъ и заставляло хотя на одинъ день отдаться этой горячей атмосфер надежды…

Машинально, какъ лошади, возвращающіяся въ конюшню, мы направились за ограду, гд Буффіу расположился со своей походной кухней. Человкъ двадцать сгрудилось вокругъ деревенскаго стола, и оживленіе царило среди нихъ.

Посреди группы, отстраняя другихъ широкимъ жестомъ, какъ балаганный силачъ, готовящійся демонстрировать свою силу, стоялъ съ засученными рукавами Гамель и давалъ представленіе. Онъ вытащилъ свой матросскій ножъ и, держа его крпко въ кулак, въ своей толстой косматой рук, выгибался и сильнымъ ударомъ, съ возгласомъ: „разъ“, какъ мясникъ, всаживалъ все лезвіе въ кусокъ бычачьей туши, уже проколотой въ двадцати мстахъ. Т, кто получили ножи, толпились за нимъ, съ ножами въ рук, крича такъ, какъ будто они собирались драться.

Они бросались на мясо, и одинъ за другимъ жестокими ударами потрошили его.

Вынимая лезвіе, они вырывали куски жира, обрзки сухожилій, и изрзанное мясо уменьшалось въ размр, клочьями валялось на изрубленномъ стол. Предупрежденный Лемуаномъ, Буффіу прибжалъ, и толстый животъ его трясся надъ спадающими штанами.

— Вотъ банда! — кричалъ онъ. — И посл этого вы будете жаловаться, что обдъ никуда не годится… Наплевать, на этотъ разъ я пожалуюсь лейтенанту.

Гамель, вытирая ножъ, смотрлъ на кашевара съ видомъ большого пса, котораго потревожили.

— Теб не нравится, что я имъ показываю? А на товарищей, которымъ завтра придется, можетъ быть, драться, теб наплевать. Ты-то останешься здсь и будешь чистить свой картофель. Ловкачъ!

— Что ты его ругаешь, — вступился своимъ мягкимъ голосомъ Лемуанъ. — Ты, вдь, съ удовольствіемъ лопаешь супъ, который онъ приготовляетъ.

— А ты чего вмшиваешься, свекла, — тотчасъ возразилъ Вьеблэ.

Вмшались другіе, не разбирая въ чемъ дло, просто изъ удовольствія погорланить.

— Я думаю, что онъ правъ. Кашеваръ придирается къ намъ. Мясо принадлежитъ такъ же намъ, какъ и ему.

Привлеченный этимъ галдежомъ, сержантъ Рикордо, брившійся въ это время, показался съ намыленнымъ лицомъ въ окошк чердака.

— Скоро вы перестанете кричать? Клянусь вамъ, что если вы заставите меня спуститься внизъ, даромъ вамъ это не пройдетъ… Вотъ идетъ лейтенантъ Морашъ, довольны вы?

Этого было достаточно: вс замолчали и разошлись.

Въ туш мяса остался торчать большой ножъ, яростно всаженный по рукоятку, на которой запечатллся кровавый слдъ чьей-то руки.

* * *

Въ заднюю комнату, гд мы завтракали, восемь человкъ за однимъ столомъ, приходили постители изъ большой, слишкомъ переполненной залы, со стаканами въ рук. Отъ непрерывнаго пушечнаго грохота дрожали наши бутылки и подпрыгивали разрисованныя тарелки на буфет; иногда рзко доносился боле сильный выстрлъ и заглушалъ голоса.

— Какъ садятъ!

— Что, завтра наступаютъ или нть?

Говорили только о войн, о наступленіи, о походномъ госпитал, и когда на минуту забывали объ этомъ и заговаривали о минувшемъ счасть, о Париж, о потерянномъ домашнемъ уют, пушки ударомъ въ дверь снова напоминали о себ.

До ужина шлялись, пили, бесдовали и утомились. Три деревенскихъ улицы были переполнены войсками, а на большой дорог запыленные грузовики рычали, увозя пхотинцевъ, которые на ходу, въ облакахъ пыли, выкрикивали намъ номеръ своего полка.