Деревянные пятачки

И вот последнее о нем. Его вели в Воентрибунал. Была сухая степь. И над степью громадное небо. И в небе раскаленное солнце. «Сохатый» шел между двумя конвоирами, без ремня, с опущенной головой. Он знал — дело его плохо, и все же не мог освободиться от жалости к людям, от мысли, что они обречены на гибель. И, занятый думами об этом, он не сразу услыхал нарастающий надрывный гул «мессершмитта». Но его услыхали вовремя конвоиры и, крикнув: «Ложись!», свалились в кювет. И с ними рядом растянулся «сохатый». «Мессершмитт» сначала накрыл их тенью и вслед за ней, на бреющем полете, выпустил веер пуль и вместе с тенью исчез. И тут «сохатый» увидал рядом с собой дергающееся тело конвоира. Тот никак не мог встать, потому что у него из шеи толчками выплескивалась кровь.

— Ах боже ты мой, — вскричал «сохатый», — да что же это такое делается!

И в эту же минуту стал снова нарастать астматический гул «мессершмитта», и «сохатый», как всегда в минуту опасности забывая о себе, вскочил и, крикнув второму конвоиру: «Лежать!», вырвал у мертвого автомат и, встав во весь свой рост, выпустил в пикирующий на него самолет длинную очередь.

И хотя с того дня уже прошло много лет, до сих пор в глазах второго конвоира так и стоит «сохатый» — без пояса, со вскинутым автоматом.

1969

Засвеченная пленка

Да неужели же этот сумрачный старик с отвислым, пористым носом и есть тот самый Костька, с которым он когда-то дружил в детстве?

Старик стоял в дверях и, похоже, не собирался пускать незнакомого человека в свой дом.

Евгений Николаевич смущенно улыбнулся, особенно хорошо понимая в эту минуту всю нелепость своей затеи, но отступать было поздно, да к тому же какой-то лукавый бес все подталкивал вперед, к развитию действия и заставил на этот раз, хотя и не растроганно, но все же с долей теплоты в голосе, сказать:

— Если вы Константин Курпатов, то вы должны меня знать.

— Откуда мне вас знать, — глухо ответил старик, и в горле у него что-то забулькало.

— Из страны детства, — ответил Евгений Николаевич и тут же одернул себя, сознавая, что в таком изысканном духе вести разговор не следует. И тогда уже решил безо всякой игры открыть себя:— Неужели не помните Женю Московкина?

На лице старика ничего не изменилось. Глаза по-прежнему смотрели тускло, безразлично.

— Женю Московкина, — ласково повторил Евгений Николаевич. — Мальчика, который жил в вашем доме, давно... Женю!

— А-а...

На этот раз что-то дрогнуло в обесцвеченных глазах старика. Так бывает, если подуть на стоячую воду. Но тут же и успокоилось.

— Так это я, Женя Московкин, — прикладывая руку с длинными пальцами, с тонким золотым кольцом, к груди, сказал Евгений Николаевич. — Я...

Старик чуть отстранился, словно для того, чтобы получше разглядеть стоявшего перед ним высокого, еще моложавого на вид человека, в легком плащике с крылышками, в плетеной шляпе, с аккуратно подстриженными усиками. Но и все! Больше он ничем не выдал своего отношения к тому, что вспомнил Женю Московкина, друга своего детства, с которым носился наперегонки по песчаным отмелям Волги, заплывал с ним до острова и там отыскивал чаячьи гнезда, по ночам ловил рыбу, а то, забившись на сеновал, долго о чем-то шептался с ним.

«Так это, значит, вот кто!» — подумал старик и сказал:

— Проходите.

Нет, совершенно не такой представлял себе эту встречу Евгений Николаевич. Ему думалось, что как только он увидит Костю и тот узнает его, то они тут же кинутся в объятия, и станут хлопать друг друга по плечам, и, кто знает, может, уронят слезу, — что ни говори, а жизнь почти что и прожита. И разопьют бутылочку коньяку, и посмеются, вспоминая давнее... Но ничего даже схожего с этим не произошло.

В кухне с нависшим черным потолком стало еще неприютнее. Старик, потирая грудь, молчал. Он был в ватнике, в больших, растоптанных валенках. Из окна напрямую бил в белую печь багровый луч уходящего солнца. По одну сторону луча, спиной к свету, сидел старик, по другую — весь на виду — Евгений Николаевич. В самом луче, вспыхивая золотом, кружились мухи.

— А я был по делам на той стороне Волги и решил заглянуть сюда. Когда еще случай представится. И вот здесь... — пытаясь проникнуть к сердцу старика, сказал Евгений Николаевич. — Не заехать просто не мог...

Старик пошевелил пальцами, будто скручивая завертку из махры, и посмотрел на него.

— А-а... — сказал он.

Вот и все, что старик ответил. Но и этого малого Евгению Николаевичу было достаточно, чтобы почувствовать себя свободнее, и, уже улыбаясь непринужденно, он сказал:

— Только подумать — встретились! Сколько же это прошло лет? Пожалуй, десятка четыре. Не меньше. А? — Он вызывал старика на разговор.

И старик ответил:

— Много.

— Да... А кажется, словно вчера все было! Помнишь, как ловили рыбу? Раму ставили.

— И теперь так ловим.

— А мне больше никогда так не приходилось ловить...