Деревянный ключ

Женщина выпростала руки из пледа, взяла кружку, не отрывая взгляда от Мартина, и сказала глухим неровным голосом, сквозь который пробивались клокочущие хрипы:

— Благодарю вас и прошу извинить за беспокойство.

Тут свирепый, как цепная собака, кашель вырвался из ее груди, и ей потребовалось не меньше минуты, чтобы усмирить его. Пес, до сих пор лежавший в полной прострации, вскочил, несколько раз утробно взлаял и снова лег.

«Охохох, это очень напоминает двустороннюю пневмонию. А вот она не похожа на немку. Говорит правильно, слишком правильно, по-гимназически, и этот легкий акцент… Полька? Нет, пожалуй, не полька…» — размышлял Мартин, но гостья, откашлявшись, сама разрешила его сомнения:

— Я ищу Йозефа Розенберга. Это брат моего отца, он должен был жить с семьей по этому адресу.

«Так вот оно что! Дело-то еще более странное, чем я мог предположить!» — подумал Мартин, а вслух произнес:

— Увы, мы с Докхи, — он указал подбородком на пса, — единственные обитатели этой квартиры. Ваш дядя, с которым я не имел случая познакомиться, почти два года назад продал ее мне через посредника и уехал то ли в Палестину, то ли в Боливию. Видите ли, климат в нашем городе в последнее время стал очень нехорош для евреев, — завершил он упавшим голосом, увидев, как на глаза собеседницы набежали слезы.

— О, боже мой! — прошептала она, зажмурившись, отчего несколько капель гулко кануло в нетронутое питье. — Что же мне теперь делать?

Как любой мужчина при виде женских слез, Мартин запаниковал:

— Ох, ради бога, не отчаивайтесь, фройляйн! Все это, конечно, непросто, но мы что-нибудь придумаем! В городе еще остались евреи — я лично знаком с несколькими стариками тут неподалеку и завтра же наведу справки. Уверен, что кто-то из них подскажет, где искать вашу родню. А вы покуда…

На этих словах женщина мотнула головой, поставила кружку на столик и попыталась встать, но вместо этого неправдоподобно тихо, как снег, упала навзничь.

— …останетесь у меня, — по инерции договорил Мартин, остолбеневший от неожиданности. — Вот черт, и я ведь даже не знаю ее имени!

Мартин осторожно поднимает на руки обмякшее тело и, подивившись его легкости, укладывает на кожаный диван. Некоторое время стоит над ним в задумчивости, покусывая губу. Наклонясь, берет за тонкое запястье безвольно откинутую левую руку, с удивлением отмечает въевшуюся в поры угольную пыль, прикрыв глаза, с минуту слушает пальцами пульс, поочередно поднимая и опуская их, будто играет на флейте. Затем прямо через платье постукивает пальцами другой руки по грудной клетке, как бы в такт услышанной мелодии. Лицо его при этом делается совершенно бесстрастным и чуть ли не мечтательным. Потом он решительно идет к телефону и, полистав записную книжку, накручивает диск.

Через десяток секунд из трубки доносится по-военному четкое:

— Гёбель у аппарата!

— Бруно, здравствуйте! Это Мартин Гольдшлюссель.

— Рад вас слышать, герр Гольдшлюссель! Чем могу быть полезен?

— Вы меня чрезвычайно обяжете, Бруно, если сейчас же пошлете самого резвого своего мальчика на Мюнхенгассе к Берте с просьбой немедленно прийти ко мне, несмотря на дождь. Мальчику дайте, пожалуйста, десять гульденов и запишите на мой счёт.

— Будет сделано, герр Гольдшлюссель! Что-нибудь еще?

— Нет, это все. Благодарю вас, Бруно. До свидания!

— Желаю здравствовать!

Мартин аккуратно возвращает трубку на рычаг, подходит к своей нечаянной пациентке, некоторое время прислушивается к ее дыханию, берет блокнот и карандаш, садится рядом с диваном и углубляется в составление какого-то списка.

Берта Брушке, крепкая старуха из грубых меннонитов,{5} не терпит обращения «фройляйн». «В мои года зваться девицею стыдно, а уж коли стать фрау меня Господь не сподобил, так пущай и буду просто Берта», — говорит старуха со своим неподражаемым остзейским акцентом. Она появляется через полчаса, обстоятельно встряхивает зонт перед дверью, не обращая внимания на протесты хозяина, снимает в прихожей мокрые ботинки и в одних чулках вдвигается в гостиную. Моментально изучив мизансцену, она поворачивается к Мартину и вопросительно приподымает бровь.

Тот заходит издалека:

— Дорогая Берта, мы знакомы уже два года, и должен сказать, что в городе нет человека, которому я доверял бы больше вас. Но дело тут настолько серьезное и опасное, что я обязан попросить вас держать все в секрете, вне зависимости от того, согласитесь ли вы мне помогать или нет. Хотя, конечно, в вашем случае совершенно излишне говорить об этом.

Берта обиженно поджимает губы так, что лучики морщинок вокруг них кажутся стежками суровых ниток, стягивающими рот намертво, и становится ясно, что говорить и впрямь излишне.

— Простите, Берта, я сморозил глупость.

— С кем не бывает, — удовлетворенно кивает старуха.

— Я вот о чем… Всем известно, что вы одна из немногих, кто продолжает покупать продукты у евреев, не боясь молодчиков из СА.{6}