Деревянный корабль

Было решено, что в своей каюте она не останется. Она не хотела жить ни в какой каюте. Хотела выбраться из корабельного нутра — наверх, в надстройку на шкафуте. В надстройке располагались жилые помещения и салоны для офицеров и гостей судна. Обстановка была простая, даже грубоватая. Добротная древесина, из первозданных лесов Мадагаскара или Гвианы. Особого рода погодоустойчивость, свойственная и мебели, и стенам. Как если бы штормовые волны не останавливались, в любом случае, перед дверью... Здесь все рассчитано на повышенную влажность. Размеры помещений — скромные. Потолочные балки с тяжелыми профилями низко нависают над головой. Того и гляди о них стукнешься... Один салон использовался для совместных трапез. В другом имелось несколько шкафов, набитых книгами. Он, похоже, предназначался для мужчин, чтобы в часы досуга они там курили. Прямо оттуда можно было пройти в тесную квадратную комнатку, вдоль стен которой стояли скамьи, обтянутые буйволовой кожей, а посередине размещался большой круглый стол. Игровая ниша, так ее называли. Третье, продолговатое помещение, выкрашенное в светлые тона, Эллена решила приспособить для своих нужд. Здесь она будет жить более публично, чем прежде, — так сказать, на глазах у многих. Окна выходят на палубу бакборта и на корму. Каждый матрос может заглянуть в иллюминатор, если занавески не задернуты. Дверь ведет к лестнице, рядом — курительный и игровой салоны, напротив — проход к буфетной.

Переезд осуществлялся не без некоторого шума. Хорошо, что под руку подвернулись двое матросов, которые не просто с удовольствием, но радостно, с улыбками, какими одаряют только молоденьких девушек, принялись переносить вещи наверх. Они притащили матрасы, одеяла, один совершенно лишний стул, стаканы и кувшин для воды. И теперь стояли посреди беспорядка, соображая, не показать ли еще и свое владение искусством заправки постелей, чистки, уборки. Поколебавшись немного, они взялись за дело. Потом получили в награду по четверти стакана коньяку. Покурили. Событие было радостным, закончилось оно пением. Когда шум затих, появился Густав. Он выглянул в один иллюминатор, в другой — и нашел, что вид из них замечательный. Палуба, снующие по ней матросы — добродушные парни с красивым и крепким телосложением. Соседи, на которых можно положиться. Зеленовато-черное море в сусальном золоте солнечных бликов... Эллена тем временем тщательно осматривала стены и пол в поисках тайных отверстий. Она сочла, что Густав слишком легкомыслен. Как малое дитя. Все еще ходит на помочах внушенного ему мировидения. Перемена местожительства означала конец их тайного греха — быть счастливыми наедине друг с другом. Их изгнали из рая, подвергли наказанию... Серьезные, предостерегающие слова капитана... Люки, двойные стены, слухачи; повсюду — шаги чужаков. Она не понимала спокойствия Густава. Парадным будуаром в классическом стиле назвал он ее новое жилище. Учуял запах ванили и сладкой гренадиллы. И со смехом обнял Эллену. Девушка отстранилась, прислушиваясь к знакомым корабельным шумам: не примешивается ли к ним шарканье подошв; она была убеждена, что серый человек затаился где-то в коридоре.

— Ты теперь будешь спать не здесь, а в одной из кают, — сказала без всякого выражения.

— Но я же смогу тебя навещать, — ответил он.

—Когда ты наконец поумнеешь?—воскликнула она.—Или жестокие испытания — только моя доля? Ты даже не покраснел, а значит, не нуждаешься в жалости. Видно, тебе твои неприятности нипочем.

Густаву следовало бы обратить внимание на эти удивительные — произнесенные с болезненным подрагиванием губ — слова. Но он к ним едва прислушивался. Жалоба задела его лишь поверхностно. А если бы она подействовала в полную силу, если бы ранила чувствительную часть его души, он бы немедленно возопил, умоляя о снисхождении. Досада на собственное недавнее равнодушие сыпью проступила бы у него на лице... Он услышал, как Эллена (борясь с собой) говорит: «Ты слеп». И потом, как если бы вдруг стала на десять лет старше его, была измучена ужасными бедами, отвратительными искушениями, как если бы долго вынашивала в себе, спасая от многих опасностей, плод — решимость к самопожертвованию, — она сказала: «Ты мне не безразличен. Но сейчас я бы хотела остаться одна».