Деревянный корабль

Вечером, перед отходом ко сну, Густав в маленькой узкой каюте снова начал мысленно восхвалять триумф разума. Рядом с койкой ровным пламенем горела свеча. Она стояла в утяжеленном книзу подсвечнике, который раскачивался в кардановом подвесе. Это красивое и полезное приспособление восхитило молодого человека. Тяжелый светлый металл, солидность работы... Литые кольца с резьбой, выполненной на токарном станке, отшлифованные и отполированные.... Он представил себе работающие над этим предметом руки. И другие руки, которые укладывали потолочные балки. Он решил не предпринимать больше никаких разведывательных экспедиций в недра корабля. Он хотел, чтобы вещи, в их добротной целесообразности и статике, добровольно раскрывались перед ним — как сейчас раскрылся этот подсвечник, переживший многие штормы и оставшийся верной своему долгу материей, сила которой неустанно указывает направление к центру Земли, в то время как неустойчивое равновесие корабля, словно поколебленный закон, в постоянной борьбе с грубыми стихиями часто уступает им, бросая этот самый корабль на произвол штор-мового ветра и волн. «Этот металлический предмет не менее добродетелен, чем жидкость в моем ушном лабиринте, — сказал себе Густав. — Благочестие плоти — то же, что благочестие камня. Только длительность у камня иная, чем у нас. Мы легче появляемся на свет и легче исчезаем. В нас есть что-то от пламени». Он надеялся, что не будет страдать от морской болезни. Несмотря на уверенность, что сейчас ему ничего не грозит, что он пребывает в согласии с маятниковым качанием окружающего, такая надежда не оправдалась. Ему хотелось поддаться какому-нибудь внутреннему порыву, чтобы почувствовать собственное существование с удвоенной силой. Он нашел, что его чувственное восприятие оказалось надежным. Оно не взломало привычный порядок вещей даже тогда, когда у Густава вдруг пробудилось мучительное желание: не оставаться и далее одинокой мужской плотью, а с дерзкой жестокостью пережить животное чудо. Ту избыточность сладострастия, от которой не может долго уклоняться ни одно существо, если его уже коснулось священное дыхание роста. Эти простые переживания — словно игра с числами. Они закономерны, как химическая реакция, — не черные и не белые. Густав, больше не думая о себе, погрузился в сладостные воспоминания о минувшей ночи. Его тело согрелось, утешенное соблазнительными картинами. Внезапно Густав принудил свой мозг признать, что хотел-то он — изначально — вовсе не нежиться в пурпурном свете ощущения счастья. Какая же мысль сбила его с толку, соблазнив наслаждаться блаженством одиночества? Он ведь намеревался избавиться от последнего осадка нелепых чувственных впечатлений. Имелась в виду встреча с судовладельцем в темном балластном трюме. Что чувственное восприятие надежно — не самоутешение ли это? Как только он сделал такой вывод, уже изначально шаткий, внутреннее звучание фразы сбило его с толку, повлекло прочь, как легкую щепку в потоке: и он будто возвысился, стал великодушен к себе, больше не думал, каким же именно органам чувственного восприятия возносит хвалу. Он усвоил только один урок: что никогда не сумеет настичь себя самого, что собственное отражение в зеркале руку ему не протянет. Стекло холодно вдвинется между ними, воспрепятствовав встрече. Такого рода ограничения подстерегают его повсюду. Тут он рванулся, высвобождаясь, растаптывая какую-то решетку, и сказал с коварной решимостью, что, в любом случае, не удивится и не испугается, если в этот или в другой час к нему в каюту войдет судовладелец. Дверь он запирать не стал. Излишняя предосторожность. Он, Густав, либо надежно укрыт, либо находится в опасности. Но тут ничего не изменишь, просто закрыв на щеколду дверь. А значит, судовладелец может в любой момент к нему войти. Ведь чувственные впечатления Густава дали ему уверенность, что человек этот, как и он, находится на борту в качестве слепого пассажира — подпавшего, так сказать, под чары груза или прилепившегося к нему. Но у судовладельца имеются преимущества, которых у него, Густава, разумеется, быть не может. Неограниченное право собственности. Точное знание места действия и предметов обстановки.