Деревянный самовар

Он с котлетами ушел подальше, и Матильда свободно сказала:

– Времени у меня сейчас много, Александр Иванович. Вопросы задавайте.

– ВОХРовца Арефьева и механика Жабко – знаешь таких?

Опять ямочки на щеках. Улыбка, вызванная непонятливостью Смирнова.

– Я знаю всех мужчин города Нахты. Они – мои клиенты.

– Все?

– Все, за исключением секретаря райкома и председателя райисполкома.

– Арефьев и Жабко – твои ухажеры?

– У стойки все мужчины становятся моими ухажерами.

– Я серьезно, Тилли.

– Арефьев пытался как-то за мной поухаживать. Он забыл, что держал за колючей проволокой моего отца. Я ему напомнила.

– Но, я думаю, это его не остановило?

– Это – нет. Я его остановила.

– Ну, а Жабко?

– Дурачок, – почти ласково сказала Матильда.

– Ой, смотри, Тилли! Где жалость, там и любовь!

– Это у русских. Ау меня где жалость, там и неуважение.

– А как они – дружат, часто вместе бывают, вдвоем выпивают?

– Они соседи. Один дом на две семьи. Изредка вместе выпивают.

– Жабко – дурачок, потому что глупый или потому что слабый?

– Потому что никакой. С одними – один, с другими – другой. Да, слабый.

– Сюда часто заходит?

– Каждый день, когда я дежурю.

– А когда другие дежурят?

– Не заходит.

– И в правду влюблен! – обрадовался Смирнов.

– Это его дела, – сухо заметила Матильда.

– А твои?

– Давайте за столиком посидим, – предложила Матильда. – Мне еще сутки на ногах.

Они устроились рядом с Олегом. Матильда принесла чайник и две чашки. Они пили чай. Хороший чай, Матильда постаралась.

– Почему чай? – выпив чашку, удивился Смирнов. – Ты же немка, кофе должна любить.

– Вы же русский, да еще москвич. Значит, чай любите.

– Кто здесь чай любит? – спросил страшным голосом Олег Торопов. Он оторвал голову от стола и шарил безумным взором по залу.

– Очнулся или так, проблеск? – спросил у него Смирнов.

– А про тебя песню так и не сочинил, – вполне разумно огорчился Олег.

– Еще сочинишь. Из штопора выйдешь и сочинишь.

– Нет. Уже не сочиню, – решил Олег, откинулся на спинку стула, положил руки на стол и, трижды сжимая-разжимая кулаки, опробовал их. Потом поднял и раздвинул пальцы. Тремор был, но небольшой. Устал, вернул руки на стол и попросил в проброс: – Плесника-ка мне, будь добра, Матильда.

– Надо ему? – спросила она у Смирнова.

– К сожалению, надо.

– Сколько?

– Пятьдесят, – решил Смирнов.

– А почему не сто пятьдесят? – закапризничал Торопов.

– Мне надо с тобой парой слов перекинуться, а от ста пятидесяти ты опять в отруб уйдешь.

Матильда принесла пятьдесят и, зная теперь московские алкоголические привычки, кусок черного хлеба. Олег смотрел на стакан долго-долго, а затем стал двигать его по столу в разных направлениях. Подвигав достаточно, придвинул к себе и, нечаянно нюхнув, попросил:

– Не смотрите на меня сейчас, пожалуйста.

Матильда снова присела за столик Смирнова. Они не смотрели на Торопова – не велел. Они не смотрели друг на друга – стеснялись, они смотрели в окно, за которым был поворот пыльной дороги.

Невидимый Олег вздохнул глубоко, гулко сделал одноприемный глоток и закашлялся. Кашлял долго. Откашлявшись, тяжело дышал. Звякнули струны, видимо, взял в руки гитару и, проверяя себя, чистым голосом запел не свое:

Отцвели уж давно хризантемы в саду,
Но любовь все живет в моем сердце больном.

На пороге закусочной стояла Жанна и слушала трогательный романс. Дослушала до конца и детским голосом предложила:

– Лягим в койку, Лёлик?

– Это из старого анекдота про сватовство советского генерала! – громко и ясно объявил Олег, радуясь тому, что с памятью у него все в порядке.

– Жанна, мне бы с ним поговорить… – сказал Смирнов.

– Через четыре часа, – безапелляционно решила Жанна. – Я специально со съемки отвалила, чтобы его уложить. Сейчас я его в номере уложу, на ключ закрою, а со съемки приеду и выдам его тебе для разговора. А сейчас все равно бесполезно. «Хризантемы» – это только миг между прошлым и будущим. Вон, смотрите, опять поплыл!

Действительно, поплыл. Гитара со стоном упала на пол, а подбородок Олега – на грудь. Руки свесились.

– Сейчас, сейчас, миленький! – засуетилась Жанна, пытаясь за талию приподнять Торопова. Но он уже был как бы без костей – не уцепишься.

– Я его доведу, – решил Смирнов. – А ты присядь. Выпить хочешь?

– Разве что нервы успокоить, – Жанна зевнула и села за стол.

– Что будете пить, Жанночка? – поинтересовалась Матильда.

– Коньячку бы граммов пятьдесят, Тилли, миленькая! – помечтала Жанна.

Матильда без слов пошла к стойке.

– Когда вы в гостях у прокурора были, о чем он с вами говорил? – спросил Смирнов у Жанны. Но ее голова была занята другим: пьяным Тороповым, своим отсутствием на съемке, коньяком, который сейчас выпьет, Нахтой, которая стала бешено ее раздражать. Ответила рассеянно:

– Да не помню я, Санек!

– Может, вспомнишь? – подхалимски попросил он.

– Может и вспомню, – для того чтобы отвязаться, пообещала она.

Коньяк Матильда подала в рюмке и конфеты принесла. Жанна медленно выпила и, пошелестев бумажкой, зажевала конфету.

– Почему все хорошие русские люди пьют? – ни с того, ни с сего спросила Матильда.