Деревянный самовар

– Выпьем, выпьем, – охотно согласился генерал, и они выпили еще. Генерал быстро восстановился после приема и вернулся упрямо к ранее заданному вопросу: – А я?

– Ты уже из их рук ешь, Петя. Значит, холуй, – Смирнов в сильном поддатии становился жестоким борцом за истину.

Генерал сделал глубокий вздох, сжал до скрежета челюсти, взял со стула рядом свою фуражку, надел ее и встал. Вид его должен был внушать ужас. Подчиненные, видя такого Есина, скорее всего падали в обморок от страха. Генерал, наконец, выдохнул и умирающе-гневно спросил:

– Кто ты такой есть передо мной, московская тля?

– Сам сказал: московская тля. Снимай свой грандиозный головной убор и садись, – ласково предложил неиспуганный Смирнов.

– Считаешь, так надо? – по-прежнему грозно спросил генерал.

– Надо, надо. Еще выпьем, по-человечески поговорим.

Уставший от гнева и коньяка Петр Петрович вернул фуражку на стул и покорно сел. Помолчал, хотел было пустить слезу, но собрался и сказал, жалеючи презирая себя, Смирнова, устройство мира:

– А что делать, Саня? Отказаться от пайков, не брать лечебных денег, не пользоваться персональной машиной, не жить на бесплатной казенной даче? Да?

– Да, – просто посоветовал Смирнов.

– Эх! – в отчаянии воскликнул генерал и деловито поинтересовался:

– Нолито?

На этот раз Смирнов плеснул по самой малости, объявив:

– Спешим.

Генерал, объятый думой, и не заметил, как свой глоток сделал, только головой помотал:

– Ну, откажусь я от всего, стану жить как рядовой советский служащий. И стану среди них подозрительно чужим, который что-то против них замышляет. И вышвырнут они меня, как приблудного пса, а на мое место посадят партийного функционера. Вместо профессионала – болтуна и неумеху. Кому от этого лучше станет?

– Никому, – согласился Смирнов. – Но и особо хуже – тоже никому. Потому что принципиальные, стратегические вопросы тебе решать все равно не дают, а на уровне каждодневной преступности твои менты и опера будут работать, как и при тебе работали, даже при невежественном руководстве.

– Я без своего дела не могу, – жалобно признался генерал. – Я умею его делать, как немногие, – и вдруг совсем о другом: – У меня женщина есть, Катя, которую я люблю. Уже пять лет люблю. Что мне делать, Саня?

– Жениться.

– А жена?

– Разведись.

– Легко сказать. Сдавай, сдавай, не жмоться!

Смирнов осмотрел бутылку. И эту уже ополовинили.

Прикрыл глаза, резко покрутил головой, недолго посидел в неподвижности: проверил свой вестибулярный аппарат. Вроде пока еще держался. Повторно проверил себя, разливая: получилось точно, надо полагать, по шестьдесят два с половиной грамма. И предложил взгрустнувшему генералу тост:

– За долготерпенье твоей Кати.

– Спасибо, – задушевно поблагодарил Петр Петрович и выпил. А выпив, сразу же запел:

Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит прощальная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда…

– Ему, наверное, хватит, – во время генеральского пения негромко сказал Смирнову из-за стойки Матильда.

– Сейчас допьем, и я уведу его спать, – пообещал Смирнов.

– Кого – спать? – строго спросил, кончив петь, генерал.

– Тебя. Чтобы завтра утром прокурорский важняк твоего похмелья не заметил. И чтобы Поземкин через Георгия Федотовича по партийной линии на тебя телегу не покатил.

– Да положил я на них с прибором! – гордо заявил генерал. – А Поземкина этого по земле размажу.

– По делу привлекать его будешь?

– Его привлечешь… скользкий, как глиста! Следователя БХСС, положенного по штату – моя же вина! – у него нет, а свои прямые обязанности выполняет вроде бы добросовестно…

– Голову даю на отсеченье, он у них на жалованьи, Петя!

– Поди докажи, – безнадежно и утомленно высказался генерал. – Сдавай последнюю и пойдем спать.

* * *

Посредине прямоугольника у форсистой клумбы под главным фонарем генерал Есин, деликатно ведомый под ручку подполковником Смирновым, вдруг остановился и задал ошеломительный вопрос с ответом:

– А почему у них памятника Ленину нет? Непорядок!

– Не боись, Петя, – успокоил его Смирнов. – Поставят.

– Я им про это скажу. Я им так скажу! – на генерала нисходило геройство.

– Скажешь, скажешь, – соглашался Смирнов и тихонько волок его к гостинице. – Поспишь, выспишься и скажешь.

В номере генерал позволил снять с себя только фуражку и сапоги. Тужурку, галифе, рубашку с галстуком и плотные армейские носки снял сам. Шатало, правда, основательно, но он, поддерживая неустойчивое равновесие хватанием попадавшихся под руки устойчивых предметов, с задачей справился и обессиленно сел на разобранную уже Смирновым кровать.

– Ты не сиди, ты лежи, – посоветовал Смирнов.

– Остался нерешенным один вопрос, – задумчиво заметил генерал, продолжая сидеть.

– Какой еще вопрос? – раздраженно – устал от генерала – спросил Смирнов.