Читаем Деревня на Голгофе: Летопись коммунистической эпохи: От 1917 до 1967 г. полностью

Деревня на Голгофе: Летопись коммунистической эпохи: От 1917 до 1967 г.

— Это раскулаченные, — пояснил мой спутник, когда колонна прошла мимо. — Их высадили с поезда на ближайшей станции, более 100 километров отсюда, и теперь гонят в леса, на лесозаготовки. Приведут их сейчас в лес, выбросят их пожитки на снег, под деревьями. Чтобы не замёрзнуть, эти люди должны будут сразу же развести костры, нарубить деревьев и построить какой-нибудь барак для себя: жилья для них никто не приготовил… Потом они целыми днями будут работать в лесу, на лесозаготовках, а ночевать — в этих самодельных бараках. Теперь такие группы раскулаченных прибывают к нам в ссылку беспрерывно, изо всех уголков Советского Союза.

— А в вашей области тоже раскулачивают?

— Да, начинается и у нас, — вздохнул мой спутник. — Но наших раскулаченных направляют не в здешние леса, а в другие: на Дальний Восток, подальше от родных краёв…

Булочник — нищий…

Там же, в пермяцкой деревне, встретил я ссыльного старика. Он ходил по дворам, нищенствовал.

Приглашённый к обеду, нищий снял с себя сумочку, осторожно присел к углу стола и рассказал о своей судьбе. Он — раскулаченный, из Кромского района, Орловской области.

— До революции, при царе, злодеев ссылали на каторгу: разбойников, воров, убийц. А теперь?! Меня вот, к примеру, только за то сослали, что пекарню имел. «Злодейством», стало быть, занимался: людей булками кормил, — с горькой усмешкой пытался шутить старик…

А у самого — слезы на глазах. И голос дрожит от глубокой, кровной обиды.

— Вот за такое–то «злодейство» и попал я на каторгу, голуби мои, — продолжал он свою горькую исповедь. — Работать в лесу уже больше не могу: стар стал, совсем обессилел. А из лагеря все–же не отпускают. И вот днём я подаяние собираю (благо, что тут колхозов пока ещё нет!), а к вечеру опять в лесной барак обязан возвращаться: приказ начальства — строгий!…

Пообедавши жадно, наспех, старик поблагодарил, надел сумочку и, кряхтя, поплёлся, горемыка, по деревне дальше…

Отец и сын

В другой пермяцкой деревушке на Северном Урале повстречался я с молодым учителем. Он доверчиво рассказал о причинах, которые забросили его так далеко.

Окончив педагогический институт в столице, он приехал сюда, в лесную глушь, в область ссыльных, с намерением помочь своему отцу, Отец его, раскулаченный крестьянин, отбывал свою ссылку в лагере, в ближайшем лесу, в нескольких километрах от той деревни, где работал сын–учитель.

Учитель многократно просил учреждения НКВД: дать ему отца на поруки, разрешить ссыльному старику жить не в лесном бараке, а в деревне, вместе с сыном. Но НКВД ему в этом категорически отказал, хотя работать в лесу старик уже не мог.

Сын не оставил отца на произвол судьбы и всячески помогал ему: добывал продукты, одежду, обувь и отправлял в лесной барак. В воскресенье он привозил отца к себе в гости.

Впоследствии я узнал, что, уезжая на летние каникулы, учитель снабдил отца документами, деньгами и увёз из ссылки…

РАСКУЛАЧЕННЫЕ В ДЕРЕВНЕ

Смерть у порога…

Не всех раскулаченных отправляли в ссылку. Нередко семьи раскулаченных разъединяли. Главу семьи с женой ссылали в лагерь, а стариков и детей из семьи раскулаченного просто выбрасывали из дома на улицу и оставляли на произвол судьбы: «Пущай дохнут…»

Мне рассказывали о судьбе старика–изгоя. При коллективизации сына раскулачили и отправили в Сибирь, а отца выбросили на улицу и замкнули дом. Старик пешком отправился в дальний город, к другому сыну, который был коммунистом и служил там.

Невестка, увидя пришедшего старика, всполошилась: если только узнают, что её муж — сын раскулаченного, то мужа выбросят из партии, уволят со службы и, наверное, тоже отправят в ссылку. Поэтому она сразу же выпроводила старика из своей квартиры, не давши ему даже возможности повидаться с сыном.

— Уходи куда хочешь!.. Не губи нас…

Убитый горем, старик поплёлся назад, в свою деревню. Пришёл ночью. Улёгся на крылечке, у порога своего опечатанного дома. Наутро его нашли мёртвым…