Деревня на перепутье

— Ничего… Я хотел… То есть мне пришло в голову, что люди… не все могут быть вроде тебя. Сильные, смелые… без пятен, без выкрутасов… — сбивчиво заговорил Мартинас совсем не о том, о чем решился было сказать. — Я завидую тебе, Арвидас…

Тот разочарованно прикусил губу.

— Знаю. Ты уже как-то говорил. Жаль, что тебе нечего прибавить.

— Могу прибавить, раз так хочешь, — отрезал Мартинас, справившись с собой. Его охватила бессильная злоба. — Хоть ты и ненамного моложе меня, нам трудно понять друг друга. Теперь доволен?

— Мы бы поняли, думай мы меньше о себе. Не надо искать несуществующих виновников, Мартинас. Каждый из нас отдал какую-то дань прошлому. Работал в труднейших условиях, боролся с бандитами, иные даже жизнь положили. Но это никому не дает права думать, что за прошлые услуги можно навсегда купить в обществе удобное место. Когда человек больше не оправдывает…

— К черту! Ты думаешь, мне места председателя жалко? А я рад, что с ним развязался. Мне теперь во сто, нет, в тысячу раз лучше!

— Лучше — может, оно и так. Но неужели ты этим доволен? Неужели не чувствуешь себя обиженным, оттолкнутым, не оцененным по заслугам! Я понимаю тебя, Мартинас. Человек все время верно служил советской власти, работал как умел… Трудно признаться, что в жизни чего-то не понял и отстал от других на полпути.

— Тогда я понимал жизнь так, как  н а д о  было понимать. Так ее понимали миллионы людей. Почему за ошибки нескольких людей должен расплачиваться весь народ? И при чем тут, в конце концов, я? Смешно… Как будто я мог быть умнее других.

— Зачем умнее? Каждому хватает ума отличить солому от мякины. И ты отличал. Нехорошо, когда человеку показывают белое и говорят «черное», а он повторяет как попугай, хоть и знает, что это неверно. Если бы каждый старался жить своим умом, по совести, насколько позволяли обстоятельства, и от культа было бы куда меньше вреда. Мы верили…

— И я верил! Я искренне верил! Во все! — горячо воскликнул Мартинас. — Как в евангелие! Мне казалось, все, что делается именем советской власти, необходимо, иначе и быть не может. Осенью сорок шестого мы собирали зерно в фонд родины. Газеты пишут, помещают снимки. Крестьяне с энтузиазмом жертвовали… как благодарность за освобождение и тому подобное. А мы по дворам с винтовками. Амбары заперты, люди попрятались. Заходим к Римшам. Детей полна изба… нищета… Из-под кровати клумпы торчат. Истребок хвать за эти клумпы, вытащил Римшу на середку избы. За лацканы схватил, в харю. «Так ты встречаешь советскую власть, саботажник! Веди в амбар. Думаешь, задаром мы тебе землю дали!» Подчистили закрома до дна. И за Римшу и за тех, у кого ничего не нашли. План, ничего не попишешь… И ни малейших угрызений совести. Так надо. Классовая борьба… Потом стали ссылать кулаков. Попали и хорошие люди. Может быть, кое-кому и помочь следовало… Могли… Но враг, а как же… Когда теперь подумаешь о тех временах, плакать хочется. Работали, укрепляли советскую власть, а оказывается, не с той стороны. Былые заслуги! Нет, Арвидас, нет у меня никаких заслуг. В моем прошлом только ошибки, ошибки, одни ошибки. Я не чувствую, что меня оттолкнули, не оценили, как ты сказал. А вот обидели, это правда. Жестоко обидели, Арвидас! Жестоко и несправедливо.

— Да. — Арвидас помолчал. — В нашей стране тысячи людей переживают духовный кризис вроде твоего. И среди них, поверь мне, найдутся такие, на совести которых лежат и преступления.

— А откуда ты знаешь, что на моей… — неожиданно сорвалось у Мартинаса.

Арвидас на мгновение смешался.

— Может быть… Но у нас нет права осуждать этих людей, если они искренне верили в то, что делали. Иное дело разного рода карьеристы. Тебе незачем стыдиться прошлого, Мартинас. Ты честно работал для советской власти. А то, что было много несправедливостей… что ж, когда машина мчится на полной скорости, кого-нибудь да заденет. Наверное, так уж сложились исторические обстоятельства…

— Значит, нет ни виноватых, ни пострадавших? — спросил Мартинас затаив дыхание.

— И да, и нет. Нам объясняют, что ничто не происходит без причины. Причина культа личности — характер и личные свойства Сталина. Историки со временем исследуют это, а философы сделают выводы, обобщения. — Арвидас понизил голос: они входили в деревню. Во многих избах горели лампы, скрипели двери, шли разговоры. Люди, радуясь в душе, что не их постигла беда, взволнованно делились впечатлениями ночи. Вряд ли кто-нибудь из них заснет до утра. — Ты говоришь об обиде, Мартинас, — продолжал Арвидас. — Когда не замечаешь никого, кроме самого себя, мнишь себя каким-то центром мироздания, тогда, даже порезав палец, будешь думать, что нет человека, страдающего сильнее, чем ты. Но ты поставь во главу угла не себя, а народ, партию, взвесь потери страны и взвесь свои, сравни их и увидишь, станет стыдно. Стыдно, Мартинас! Надо не ныть, как ребенок, которого пчела ужалила, а работать. Рюмкой и стонами людскую обиду не поправишь. Трудом, только честным трудом искупишь свою часть общей вины.