Деревня на перепутье

— Ева, — сказал он, не поднимая глаз от чана. — Надо что-то делать… У тебя нет ни минуты свободного времени. Так не долго окончательно потерять человеческий облик.

— За те две недели, что занимаюсь телятами, я ни одной газеты не прочитала, — с издевкой откликнулась она.

— А кто в этом виноват? — поморщился Арвидас. — Я, кажется, не гнал тебя в телятник?

— Будто я жалуюсь!

— Не лги. Я вижу, сколько тебе от этого радости. Но я благодарен, очень благодарен, Ева, что ты тогда меня поняла.

Она слабо улыбнулась.

— Я-то тебя поняла.

— И я тебя понимаю, Ева. Тебе тяжело… Ты, может быть, тогда погорячилась… Может быть, ты хотела… Мы попытаемся найти другую… — сказал Арвидас, стыдясь собственной неискренности.

Ева покачала головой, но он этого не заметил. Нет, она не хотела отказаться от телят. Не потому, что их полюбила. Наоборот! Она их возненавидела. Пятьдесят восемь бурых, пестрых, рыжих тварей встречали ее три раза в день нахальным требовательным мычанием. Они толкали ее мордами, иногда вышибали ведро из рук, наступали на ноги. Одним глазом она следила за своей работой, другим посматривала за сынком, который в это время носился по телятнику. Все время ее преследовал страх за ребенка: он может простудиться, заболеть, забраться к телятам; телята могут его задавить; он может выйти во двор, а там жижесборники. Его может… Может, может, может… Сотни, тысячи возможностей, одна другой страшнее. Покончив с телятами, Ева чувствовала себя как больной, только что вставший с постели. Она прижимала своего мальчика к груди, целовала его и смеялась, будто они прошли по шатким мосткам, которые тут же рухнули. Какой-то светлый бархатный комочек шевелился под сердцем, нежно щекотал и вызывал безудержную улыбку. И она улыбалась от особенного, не изведанного раньше наслаждения. Но при одной мысли о том, что через несколько часов, бросив все, придется снова бежать в телятник, это настроение пропадало. Нет, работа в колхозе не приносила ей никакой радости, кроме той единственной минуты облегчения, которую она испытывала каждый раз, возвращаясь домой. Но чем за это надо было платить! Она раньше вставала и позже ложилась. Ее рабочий день смахивал на движущийся конвейер, от которого нельзя отойти ни на шаг. Ей пришлось отказаться даже от тех коротких свободных минут, которые раньше она проводила, играя с мальчиком или нечасто читая книгу. Но как она ни изворачивалась, а за всем не поспевала. Она уже не могла каждый день влажной тряпкой протирать пол, вовремя застилать кровати, помыть посуду, приготовить еду. В аккуратный дом ворвались грязь и запущенность. И все-таки она не хотела расставаться с телятами. Работа в колхозе стала каким-то важным звеном, которое если и не связало прочнее Еву с мужем, то хоть не позволяло порваться последней ниточке их духовной связи. Арвидаса она теперь видела чаще. Он почти каждый день заходил в телятник, узнавал, как ее дела; иногда они обменивались одним-единственным словом, но Еве и этого хватало; достаточно было выразительного жеста, улыбки, ласкового взгляда, красноречиво хвалящего ее работу, и она чувствовала, что вознаграждена с лихвой. По вечерам они вели теперь общие разговоры о колхозных делах, а начинались они обычно с телят. За день она настолько сбивалась с ног, что раздевалась в каком-то полусне, но звериная усталость не могла потушить искорку надежды, которая убаюкивала ее, пока она засыпала.

— Оставь моих телят в покое, — ответила она, уминая деревянной лопаткой прокипяченное белье. — Я работы не боюсь. Не было бы ребенка…

Арвидас просиял. Он не очень-то надеялся на такой ответ.

— Кто тебя обвиняет в лени? Девочка! Ты слишком много работаешь! Именно из-за этого и начался разговор, — сказал он, стараясь не показать своей радости. — Вообще деревенская женщина нагружена как верблюд. Домашнее хозяйство, работа в колхозе, дети… Было бы хорошо снять хотя бы одну тяжесть — детей. Хоть плачь, в колхозе нужен детский сад. Что ж, все сразу не осилишь. Сперва надо прочно поставить на ноги трудодень. А без новых свинарника и коровника, без породистого стада, без высоких урожаев его не поставить. Ох, сколько всего нужно! — Арвидас схватился за голову. — Но детский сад не менее важен, чем коровник. Вообрази только, сколько он освободит рабочей силы для производства!

— Женщинам от этого легче не станет, — холодно сказала Ева. «Он снова о своих коровах, хлевах, производстве…»

— Почему не станет? Станет, вот увидишь. Пока у нас нет детского сада, но можем завести что-то в этом роде. Скажем, организовать в страду коллективный присмотр за детьми в бригадах. Думаю, одной женщине не трудно усмотреть за десятком детей? Нет, на самом деле! Ведь это недурная мысль! — Арвидас восхищенно рассмеялся и вопросительно взглянул на жену.

— Ну, знаешь! — Ева потрясла головой. — Я бы не хотела, чтоб мой ребенок плакал у какой-то бабы.

Арвидас помрачнел.

— Не у бабы, а у такой же матери, как и ты.