Деревня Пушканы

— В «Сперкаях». Сыта и одета будешь. А понадобится тебе по делам своей веры сходить, не откажу. Только загодя скажешь мне.

— И душа твоя смирится с тем, чтобы я против тебя же что-то делала?

— Мне ученый человек нужен. Такой, что в законах разбирается, умеет письмо, бумагу в суд написать. Писаря да аблокаты эти в местечке мои деловые тайны другим выдают.

— Стало быть, ты, Сперкай, надеешься, что я твоих тайн не выдам?

— За это ты и будешь свободно по делам своей веры ходить.

— А мне ходить-то некуда. Нет, нет, не подхожу я для такой работы.

— Подумай, хорошенько подумай… Разумный человек всегда правильно считать да подсчитывать должен. Его мир на расчете построен.

— Только расчеты разные бывают, и рассчитывать можно по-разному… — посмеялась Анна. И она вспомнила, что говорила о своем рижском хозяине Айна Лиепа: «Хозяин не только потому, что я дешево работаю, держит меня. Я почти уверена, что делает он это с неким тайным умыслом. Настоящий деловой человек, видно, старается обеспечить себя на любой случай. Открывает себе банковские счета в разных государствах и в разных партиях».

Не духовный ли родственник хозяину Айны Сперкай?

Иногда Анна вставала из-за прялки раньше обычного. Вскочит, оденется и, между прочим, бросит:

— У меня дело… Спросит кто, скажите, вышла… в лавку или к заказчикам.

— Ну да, ну да, — принималась Вилцан яростно нажимать на педаль. А Вероника лишь молча склонялась над пряжей.

Выходя из дому, Анна старалась каждый раз идти в другую сторону, в обход, и лишь через некоторое время исчезала в воротах какого-нибудь дома. Иногда заходила в мелочную лавку Леви, где по вечерам покупателей обслуживала кареглазая Соня, и любовалась лентами и пряжками для волос, обменивалась с продавщицей несколькими словами. Иной раз Анна ходила и за пределы городка…

2

Зима в этом году выдалась ранняя и суровая. Еще в начале декабря промерзла изрытая осенними ливнями земля, ночами лед сковал большие и малые водоемы. Когда ветер изменился, снежные клубы толстым покровом застлали поля, луга, и леса. За несколько дней намело такие сугробы, что, бредя по ним, уставали даже те, кому идти было совсем близко, уже не говоря о путниках, пускавшихся в дальнюю дорогу.

Для Анны Упениек наступила трудная пора. Иной раз приходилось пробрести чуть ли не десять километров. И при этом рассчитывать только на свои ноги, ибо пользоваться в дороге крестьянскими телегами никак нельзя, даже когда такая возможность представлялась. Крестьянину присуща плохая привычка — выспрашивать: кто ты, куда идешь, по какой надобности? Приехав домой или встретив соседа, расскажет, кого недавно подвез, куда тот в этакое бездорожье шел. Разумеется, Аннина поклажа — это или пряжа, или льняное волокно, и цель своего пути она смело назовет. Но на этом разговоры не прекратятся. А именно пересудов, болтовни товарищу Антонии следует опасаться больше всего. Их отголоски могут дойти до определенных ушей, ее могут выследить. И Анна бредет нетореными дорогами, пробирается сквозь снега, мысленно взвешивая, что она ответит, если спросят, куда она держит путь, если произойдет самое скверное.

Труднее всего попасть на восточную окраину волости — в деревню Пленциниеки, что в двенадцати километрах от Пурвиены. Туда ведет одна-единственная дорога, мимо лесника и усадьбы тестя волостного писаря. Зимой лесные тропы непроходимы, а на дороге, наезженной жителями деревни и лесорубами, попадаешься на глаза каждому, кто едет тебе навстречу или обгоняет тебя.

…Анна должна бывать в Пленциниеках каждую вторую неделю. Там в четырехлетней деревенской школе работает учитель Петерсон, обучает местную молодежь хоровым песням, ведет театральные репетиции и дает детям читать книги из своей библиотеки. Анна решила привлечь Петерсона к революционной борьбе. С учителем Анну познакомил представитель кружка с того берега Даугавы — Ауза, шепнув, что Петерсон не прочь почитать и «кое-что недозволенное», но активной работы избегает.

Каждую вторую неделю Анна направлялась по намеченной хвоей тропе через замерзшую Даугаву. К членам кружка Аузы, горячего парня с лесопилки. Под стать ему были и рабочие лесопилки, и лесорубы, которых собрал вокруг себя этот бывший воспитанник реального училища. Ячейка Аузы была самой боевой в подрайоне товарища Антонии. Аузовцы не довольствовались обычной агитацией, не ограничивались вовлечением трудового люда в дело революции. Им требовалось нечто необычное, нечто такое, что растревожило бы эксплуататоров, как камень, брошенный в осиное гнездо.

— Буржуи должны трепетать перед пролетариатом, — говорил Ауза, сжимая кулаки. — Должны помнить о его силе не только в кампании и революционные праздники. Почему, например, под Екабпилсом, у серпилсцев, почти постоянно пламенеют красные флаги? А мы почему должны зарываться в землю, как кроты?

Ауза всегда требует побольше агитационной литературы. Иногда Анна вынуждена рисковать и сама. Именно этими «гостинцами» аузовцы и производят больше всего фурора. Вот хотя бы недавно, в начале января, воззванием к призывникам…