Дерево растёт в Бруклине

Дом наполнился цветами. Профсоюз официантов, который меньше недели тому назад вышвырнул Джонни из своих рядов, прислал подушку из белых гвоздик с алой ленточкой по диагонали, на которой было написано: «Нашему собрату». Полицейские из районного участка в благодарность за поимку насильника прислали крест из красных роз. Сержант Макшейн прислал букет лилий. Мать Джонни, семейство Ромли и кое-кто из соседей тоже принесли цветы. Прислали цветы и десятки каких-то приятелей Джонни, о существовании которых Кэти даже не подозревала. Макгэррити, владелец бара, прислал венок из искусственных лавровых листьев.

– Я бы вышвырнула его в помойку, – сказала Эви с возмущением, когда прочла прикрепленную к нему визитку.

– Нет, – тихо сказала Кэти. – Макгэррити ни в чем не виноват. Джонни сам ходил к нему.

(Джонни остался должен Макгэррити тридцать восемь долларов с лишком. По непонятной причине хозяин бара ничего не сказал Кэти. Он молча списал этот долг.)

В квартире трудно было дышать от густого запаха роз, лилий и гвоздик. С этого дня Фрэнси возненавидела розы, лилии и гвоздики, но Кэти было приятно узнать, сколько людей помнят Джонни.

Перед тем как крышку гроба полагалось закрыть, Кэти зашла к детям на кухню. Она положила руки на плечи Фрэнси и тихо сказала:

– Я слышала, как соседи шептались. Они говорят – ты не хочешь попрощаться с папой, потому что он был плохим отцом.

– Он был хорошим отцом, – горячо возразила Фрэнси.

– Да, хорошим, – кивнула Кэти.

Она подождала, пока дети примут решение.

– Пошли, Нили, – сказала Фрэнси.

Взявшись за руки, дети подошли к отцу. Нили взглянул быстро и, боясь расплакаться, выбежал из комнаты. Фрэнси стояла, опустив глаза в пол, и боялась посмотреть на гроб. Наконец она подняла глаза. Ей не поверилось, что папа мертв! Смокинг вычищен и отглажен, свежая манишка с воротничком, галстук аккуратно повязан. В петлице – гвоздика, а над ней – значок члена профсоюза. Золотистые волосы блестят и лежат волнами как обычно. Небольшая прядка выбилась и упала сбоку на лоб. Глаза закрыты, будто он задремал. Джонни выглядел молодым, красивым, ухоженным. Фрэнси впервые заметила, как красиво очерчены полукружья его бровей. Усики подстрижены, изящные как всегда. Печаль, горечь, тревога покинули его лицо. Оно стало спокойным и молодым, почти мальчишеским. Джонни умер в тридцать четыре года. Но сейчас казался гораздо моложе, не старше двадцати. Фрэнси посмотрела на его руки, скрещенные на серебряном распятии. На среднем пальце остался белый след от кольца с печаткой, которое подарила ему Кэти в день свадьбы. Кэти сняла кольцо, чтобы передать его Нили, когда тот вырастет. Странно было видеть папины руки неподвижно застывшими – Фрэнси привыкла, что они постоянно дрожат. Франси обратила внимание на то, какие они узкие, нервные, с длинными пальцами. Она так пристально смотрела на его руки, что ей показалось, будто они шевельнулись. Ужас охватил ее, она хотела убежать. Но в комнате полно народу, и все смотрят на нее. Они скажут, она убежала, потому что… Нет же, он был прекрасным отцом. Прекрасным! Лучшим! Она протянула руку и убрала прядь волос с его лба. Подошла тетя Сисси, обняла ее и прошептала: «Пора». Фрэнси отступила назад и стояла рядом с мамой, пока закрывали гроб.

Во время мессы Фрэнси стояла на коленях между мамой и Нили. Она смотрела себе под ноги, поэтому не видела усыпанного цветами гроба на подмостках перед алтарем. Однажды украдкой взглянула на маму. Кэти, стоя на коленях, смотрела прямо перед собой, лицо под вдовьей вуалью было белым и спокойным.

Когда священник спустился и стал обходить гроб, окропляя его святой водой с четырех углов, какая-то женщина, сидевшая через проход, зарыдала. Ревнивая Кэти не желала ни с кем делить Джонни даже после смерти и резко обернулась узнать – кто смеет оплакивать его. Она внимательно оглядела женщину, потом снова стала смотреть прямо перед собой. Мысли ее метались, словно обрывки газеты под ветром.

«Хильди О’Дэйр сильно постарела, – думала Кэти. – Рыжие волосы словно пудрой присыпаны. А она ведь немногим старше меня… Ей тридцать два или три. Когда мне было семнадцать, ей было восемнадцать. Ты пойдешь своей дорогой, а я своей. Это значит, ты собираешься пойти ее дорогой. Хильди, Хильди… Это мой парень, Кэти Ромли… Хильди, Хильди… она ведь моя лучшая подруга… Я дурно поступила, Хильди… Не надо было переходить тебе дорогу… Ты пойдешь своей… Хильди, Хильди. Плачь, Хильди, плачь. Должен же кто-то, любивший Джонни, оплакать его. Я вот не могу плакать. Пусть хоть она…»