Дерево с глубокими корнями: корейская литература

Была у нее одна знакомая, которая за глаза любила посплетничать, так вот, она говорила, что мой настоящий отец — Пак Сонхён. Как-то среди бела дня мать схватила ее и потащила на окраину деревни, в похоронную хижину. Через пару минут мать вышла оттуда, слегка отряхивая руки, как будто ничего особенного не случилось. А к вечеру у сплетницы вдруг перестали слушаться ноги, и ей пришлось добираться до дома на четвереньках. Никто так и не знает, что произошло в тот день. Ни мать, ни та женщина до самой смерти так никому ничего не рассказали. Но с того дня бывшая обидчица каждый раз, встретив мать, обливалась холодным потом, будто увидела призрак. С тех пор женщины деревни больше уже не судачили, сопоставляя даты смерти отца и моего рождения.

Авраам молчит, но он не может говорить, в этом и состоят нужда и страх. Ибо когда я, даже говоря, не могу сделать себя понятным, значит, я не говорю, пусть даже я беспрерывно продолжаю говорить дни и ночи напролет. Это как раз случай Авраама.

В амбаре у матери хранились мешки с солью. Их всегда было три. Они почетно стояли на пьедестале в темном амбаре рядом с кухней, в полушаге друг от друга. И формой, и своим положением на пьедестале эти мешки, которые со временем постепенно втягивали животы, напоминали статуи Будды. Поэтому я и говорю, что они стояли «почетно».

Они стояли там всегда, даже когда я еще не родился. Мешки время от времени меняли на новые, но для меня они были все те же. Под каждый мешок была подставлена белая миска. В нее по капле стекала желтая соленая вода.

В амбаре всегда было темно. Недалеко от дома был родник, поэтому прямо под амбаром текли грунтовые воды. Мешки с солью быстро впитывали влагу, особенно в сезон дождей. Но и в остальное время из них сочилась и капала, как слезы, соленая вода.

Мешки для соли делались из мягкой соломы, они были менее плотными, чем мешки для риса. Долго простояв в сыром амбаре, соль впитывала влагу из воздуха. Мать использовала эту воду, когда готовила соевый творог, именно поэтому он получался очень вкусным и нравился абсолютно всем. Мамин творог хорошо знали в округе. Он и прокормил нашу семью.

Прохладная темнота, липкая сырость и тишина… Когда я заходил в амбар, мне становилось не по себе — казалось, будто кто-то страшный лижет шею. Простояв какое-то время, как вкопанный, дрожа от темноты и сырости, я стремглав выбегал наружу. Только в такой темноте и сырости и могла собираться эта горько-соленая вода. Для меня всегда было удивительным и странным, что соевый творог, который делала мать, используя эту воду, каждый раз получался теплым, мягким, нежным, белым и вкусным.

Даже в самую жаркую погоду в амбаре было прохладно. Там можно было укрыться от летнего зноя, но мы редко туда заходили, потому что знали — это место отдыха матери. Выходя оттуда, она сама была похожа на мешок с солью, впитавший сполна темноты, сырости и тишины. После побоев отца мать проводила там много времени. Похоже, это исцеляло ее.

Когда в деревню пришли войска Народной армии[3], у матери потребовали продукты. В доме был уже готовый соевый творог, была соя. Целую ночь из всех запасов сои мама варила творог, как будто готовилась к празднику. Отец же бежал из дому. Мать была вынуждена кормить солдат вражеской армии, так что, когда северяне отступили, она сразу же была причислена к предателям. Предателем считался и ее брат, который перевез на своей лодке боеприпасы северян на противоположную сторону Йоннэ-чхона.

Когда пришли наши, дядя скрылся, бросив старуху-мать, жену и двухлетнего сына — того самого двоюродного брата, от которого мне досталась книга матери. Лодку и все имущество у семьи отобрали, дом разрушили. Члены правого молодежного отряда старым серпом отрезали голову его жене в персиковом саду.

Мать тоже привязали к персиковому дереву. В отличие от тети, которая, захлебываясь кровью, кричала, что ее мужа вынудили перевезти боеприпасы, угрожая смертью, мать не сказала ни слова. Ее избили так, что одежда вся изорвалась, оголив многочисленные раны, но она молчала.

Когда отец вылез из выгребной ямы во дворе дома своей сестры, где он прятался, пока здесь хозяйничали северяне, его взяли в правый молодежный отряд только за то, что он скрылся, когда пришли вражеские войска. Он лишь для вида бегал с палкой вместе с этой компанией, а когда мать потащили в персиковый сад, он там даже не появился. Похоже, ему разрешили не присутствовать. Зато из-за стволов персиковых деревьев за матерью, привязанной к дереву, наблюдал Пак Сонхён.