Дерево всех людей

А мы не берем. Вот уже сколько лет не берем. Все глубже заталкиваемся в ад. Вместо свободы выбираем силу. Сила и есть ад. Сила работает лишь на себя, пожирая и слуг своих, и творцов. Что предлагаем детям – «Человек – это звучит гордо!». Гордость, как галстук, ее всякий раз надо поправлять перед зеркалом. Особенно, если кроме галстука и гордиться-то нечем.

Закон божий отменили – в нем не находили гордости для человека, он был смешон – если тебя ударили по правой щеке, подставь левую… Над законом божьим можно подтрунивать, но жить без него нельзя. Можно подтрунивать над мамой, над бабушкой но нельзя смеяться над предками. Это опасно.

Посмотреть картину мне нужно для работы над новой повестью, где гордый мой герой, придя с войны, соскальзывает в быт, но все же поднимается на зыбкие ходули тоски по простоте, по абсолютно ясным смыслам в которые нельзя упрятать таинственные поршни высших интересов государства.

Пишется трудно – медленно вырастает Бог в душе. Поэтому я с легкостью соглашаюсь выступить на Совете по детской и юношеской литературе.

Сел писать… Сижу – пишу… Такие слова: «Некоторые зоны мутаций в детской литературе».

«Толчея на ярмарке концепций сегодня такова, что наши витии, разгорячась, свободно могут литературу для детей раздавить высокомерным, перемазанным в крови и навозе сапогом. И не услышат хруста. Хотя, если разобраться, самыми актуальными сегодня следует считать литературы детскую и экологическую, поскольку их заботы сосредоточены в зонах мутаций. Но если экологическая проблематика всеземельна и может рассчитывать на сочувствие зарубежных коллег, то наша детская литература должна прежде всего сама освободиться от миражей и фантомов футурооптимизма, политизации, социального чванства и, главное, – расстаться с пиротехникой. Именно она, любезная нам пиротехника, долгие годы заряжала общество восторгом близкого счастья. Была удобна, отработана, щедро оплачивалась.

В условиях сегодняшней коммуникации, перенасыщенной негативными реалиями, разрушением образа врага, переходом на общечеловеческую мораль наша детская литература должна искать безукоризненные пути воспитания в ребенке совести цельной. Признаками такой цельной совести являются стыд, честь, жалость. Стыд – суть целомудрие. Честь – подвиг. Жалость – милосердие. А не классовый подход. Классовый подход – террор…»

На семинаре редакторов детских редакций много говорилось, даже выкрикивалось, о зловещем феномене Павлика Морозова. Центральный совет пионерской организации имени Ленина постановил считать «подвиг» Павлика – подвигом. Члены совета даже обижались: мол, что еще вам надо – мы проголосовали и все, и хватит. Кто-то успокаивал: да плюньте вы, считайте этот случай курьезом. Но не получается плюнуть на трагедию Павлика, на высокопарную ложь, в которую он запеленут.

Это одна из самых показательных мутаций нашей педагогики. Ребенок помещается между двух идеологий: за Павлика – в пионерской комнате, против Павлика – в семье. Сначала ребенок мечется – где правда? – но потом вдруг успокаивается, соглашается и с теми, и с другими. Происходит осознание благодатных возможностей двойной бухгалтерии и адаптация к ней. Возникают два набора ценностей, а следовательно две совести, ибо совесть есть контрольная функция разума – субъект и мораль. Совесть неделима, но, видимо, их может быть две, три и более. Углубившись в себя, мы легко можем отыскать адаптационный механизм, делающий возможным наше существование в различных плоскостях лжи. Мы как бы телепатически устанавливаем друг с другом, или с залом, нужный уровень лжи и вытаскиваем для предъявления соответствующий сертификат. Мы и любим на этих сменных уровнях лжи, и даже дружим.

Центральный совет пионерской организации имени Ленина проголосовал за подвиг Павлика Морозова, но вот почему-то детские писатели и педагоги не проголосовали против. Потому, что один из нескольких ценностных наборов в нас позволяет нам быть ленивыми и снисходительными. Мы человеки с кассетной совестью – кассетные люди. Безбожие – нравственная безнадзорность сделала нас такими.

Религия возрастает и религиозное чувство крепнет вместе с ростом уровня общей образованности, и напротив, религия умирает, если народ впадает в дикость.

В случае с Павликом есть персона, разрушительное действие которой посильнее пропаганды «Павликова подвига». Я говорю о бабушке. Существует неписаная шкала внутрисемейных табу – мы воспринимаем этот порядок с детства, суггестивно, поэтому он является фундаментом нашей морали: наименьшей неприкосновенностью располагают молодые дяди и тети, затем отец, затем мать и на вершине святой горы – бабушка. И вот наша бабушка берет топор и убивает внуков. Ладно Павлика, но ведь она и невиновного – младшенького на раз…