Дерево забвения

В свой черед в двенадцать с половиной лет Джоэль начинает готовиться к бар мицве. В синагоге на авеню Марион ему дали наставника — молодого человека с прыщавым носом, сальными волосами, гнилыми зубами и дурным запахом изо рта. Джоэль учится выговаривать длинные фразы на иврите, не вдыхая носом. Слова танцуют на губах. Удивленный его безупречным произношением, наставник только кивает и расшаркивается перед ним.

Наконец наступил великий день. Джоэль чувствует, что готов. Он хочет, чтобы Дженка гордилась им, как не гордилась даже Джереми. Синагога битком набита, его родители сидят в первом ряду, брат, слава Богу, отсутствует, — и он, Джоэль Рабенштейн, в центре внимания. Раввин, высокий и величественный в своих золоченых одеяниях, торжественно открывает деревянный ларец, в котором лежит свиток Торы, и разворачивает пергамент перед собой. Все как полагается, вот только… Джоэля беспокоит живот. У него крутит желудок. Когда он поднимает голову, его глаза встречаются с глазами раввина, и взгляд святого человека проникает в него до нутра.

Джоэль начинает петь строфы на иврите. Он все выучил наизусть, но, как ни странно, когда его голос читает восемнадцатую главу Книги Царств, описанная сцена оживает в нем; слова будто порождают действительность по мере чтения. Джоэль оказался среди пророков, которые на горе Кармил выбирают между двумя богами. Он видит, как они прыгают на алтарь и кричат. Когда Ваал, ложный бог, не отвечает, они вонзают мечи и копья в свою плоть, и брызжет их собственная кровь. Джоэль продолжает проговаривать текст, но у него все сильнее болит живот, потому что он потрясен тем, что показывают ему слова: острые лезвия, врезающиеся в тела быков и людей, брызжущая кровь, люди разделывают быков на куски и сжигают их на алтаре, нисходит огонь Господень, пожирает мясо и слизывает воду до последней капли.

На Джоэля накатывает тошнота. Раввин, снова глядя ему в глаза, видит, что он не верит.

Уже близится конец церемонии. Раввин покрывает голову Джоэля плотной белой тканью — потом, положив обе руки на ткань, наклоняется и говорит ему шепотом: «Сожми ягодицы и продолжай».

Ошеломленный, один, невидимый, Джоэль отчаянно краснеет.

Раввин уже отошел, он подносит к губам шофар и дует в него. Джоэль знает, что инструмент сделан из рога барана, который запутался в чаще. Музыка должна напомнить Богу о заслуге Авраама, в надежде, что Он простит людям их грехи. Не забывай! — молят золотые ноты, взмывая к Всевышнему. — Авраам был готов принести в жертву своего сына! Мы ведь заслуживаем отпущения грехов взамен, правда?

Через некоторое время парящие ноты становятся тягучими и гаснут, извещая мир, что Джоэль стал мужчиной… еврейским мужчиной. Он видит, что Дженка смотрит на него, сияя, полными слез глазами. Но когда люди окружают его, чтобы поздравить: Мазл тов! Мазл тов! — он шепотом дает себе четыре клятвы: никогда больше он не скажет того, во что не верит, не станет есть животных, не наденет кипу и ноги его не будет в синагоге.

Дженка убита внезапным отказом младшего сына есть сваренный ею куриный суп, ее бейглы с копченой лососиной и ее коронного фаршированного карпа. Вей ист мир! Она тяжко вздыхает и жалуется Павлу, но мальчик непреклонен. Он спокоен и тверд в своем решении есть отныне только овощи и молочные продукты. Когда у родителей гости, он тихо сидит на своем месте, съедает немного капустного салата и кусочек яблочного пирога, после чего вежливо извиняется. Покидая столовую, он слышит, как вздыхают взрослые за его спиной и вполголоса жалеют его, такого худого и бледного. Как можно не есть мяса? — говорят они, подкладывая себе еще Дженкиного бефстроганова. Человек по природе своей хищник. Он охотится с доисторических времен!

Бостон, 1965

Когда Дэвид Даррингтон-отец умер через год от цирроза, четверо его сыновей и их жены поняли, что им предстоит провести некоторое время в аду. Им придется не только организовать похороны старого отшельника, но и раздать его заплесневелое добро, найти новых хозяев его психованным собакам, продать его бревенчатую хижину и придумать, что делать с Роуз, их матерью, чьи тело и душа клонятся к закату очень быстро.

Лежа на животе у камина, маленькая Лили-Роуз делает уроки, в то время как Дэвид и Эйлин обсуждают все это в гостиной после обеда.

— Поезжай, мой ангел, — говорит Эйлин.

— Не может быть и речи, чтобы я поехал один. Это будет ад. Без тебя я не выдержу.

— Но кто останется с Лили-Роуз?

— Да, я знаю. Надо будет куда-то ее пристроить.

— Может быть, она могла бы побыть у моих родителей в Конкорде.

— Она там умрет со скуки.

— Спасибо! Но ты прав, это так…

— А что, если отправить ее к Джиму и Люси в Бостон? Там целый рой кузенов постарше, они ею займутся.

— Но она с ними едва знакома!

— Что ж, вот и познакомятся.

— Ты уверен? Разве ты не говорил мне, что эта ветвь твоей семьи принадлежит к… подонкам общества?