Деррида

Я признаю свой долг, зависимость, огромное влияние и более чем заметное присутствие Сартра в годы моего ученичества. Никогда я не стремился его избежать… когда я проходил курс по философии, на предподготовительных и на подготовительных курсах, не только мысль Сартра, но также его фигура, личность, соединяющая в себе философское желание и литературное, были для меня тем, что несколько неумно называют образцом, ориентиром[85].

И именно благодаря Сартру он открывает некоторых писателей, которые будут иметь особое значение для него. Впрочем, он сам без обиняков заявляет об этом: «Впервые я увидел имена Бланшо, Понжа или Батая… в „Ситуациях“… Я начал читать статьи Сартра об этих авторах до того, как прочел их самих». Что касается «Бытия и ничто», это произведение ему покажется «в философском отношении слабым», когда он всерьез займется чтением трех больших Н: Гегеля, Гуссерля и Хайдеггера (Hegel, Husserl, Heidegger). По словам Деррида, творчество Сартра, если исключить «Тошноту», не является, впрочем, и великой литературой, но оно остается «безусловно важным» для его личной истории, как и для истории всего его поколения.

Начало изучения творчества Сартра совпадает с пробуждением у Деррида интереса к политике. Конечно, нужно воздержаться от анахронизма: даже если в ретроспективе ужасная Сетифская резня представляется началом Алжирской войны, в то время позиции Жаки не антиколониалистские, а классические реформистские, как, впрочем, и позиции Французской коммунистической партии:

Когда я учился на предподготовительных курсах в Алжире, я постепенно сблизился с алжирскими «левыми» группами. В эти годы, 47-й, 48-й и 49-й, там был Мандуз… Я входил в группы, у которых была позиция, стал политически более подкован. Не выступая за независимость Алжира, мы были против жесткой политики Франции. Мы были за деколонизацию путем преобразования статуса, закрепленного за алжирцами[86].

Во многих отношениях предподготовительные курсы были, похоже, счастливым временем. Жаки, вошедшего в группу юношей и девушек с такими же интересами, как у него, не волнует ни один экзамен. Но в целом у него хорошие результаты, а по философии он второй из семидесяти. Его друг Жан-Клод Парьент, лучший ученик в классе, готовится к конкурсу в школе на улице Ульм, но проваливается, сильно отстав от остальных абитуриентов. Это убеждает Деррида в том, что не стоит идти той же дорогой. Чтобы иметь серьезные шансы на поступление в Высшую нормальную школу, нужно, говорит он себе, быть в метрополии. Точно так же, как Парьента и Домерка, его принимают в лицей Людовика Великого – самый престижный французский лицей, в котором некогда учились Виктор Гюго и Шарль Бодлер, Ален-Фурнье и Поль Клодель, Жан-Поль Сартр и Морис Мерло-Понти. Даже если эта учеба означает значительные финансовые жертвы для родителей Жаки, они готовы поддержать блестящего ученика, которым он стал в выпускном классе средней школы. Естественно, речь о съеме комнаты не идет, он станет интерном в лицее Людовика Великого. Жаки ни о чем таком даже не задумывается.

Глава 3 В стенах лицея Людовика Великого. 1949–1952

В конце сентября 1949 года наступает долгожданный и одновременно тяжелый момент отъезда в Париж. Для Жаки это первое настоящее путешествие: впервые он оставляет родителей, впервые поднимается на корабль, впервые садится на поезд.

Весь путь на пароме «Город Алжир» оказывается сущим адом – с жуткой морской болезнью и двадцатью часами почти не прекращающейся рвоты. В Марселе он ничего не увидит и сразу отправится в Париж. После длинного дня в поезде прибытие в столицу, мечты о которой были навеяны столькими книгами и фильмами, оказывается жестоким разочарованием, «мгновенным низвержением»[87]. Все в этом дождливом и грязном Париже кажется ему печальным и серым. «Из Алжира, белого города, я прибыл в Париж, город черный, ведь Мальро тогда еще не добрался до фасадов, чтобы почистить их»[88]. Но самым мрачным оказывается дом под номером 123 на улице Сен-Жак – лицей Людовика Великого, куда Жаки попадает 1 октября.