Дервиш

Что поделать, пришлось поверить. Любой владелец фелюги мог оказаться обыкновенным разбойником и напасть на нас, как только фелюга выйдет в море. И мог так же назваться картлинским князем или графом, поди, проверь его.

Только мы вышли из чайханы, как к нам подошли сарбазы трабзонского паши, арестовали и повели к кадию, к которому поступило заявление о том, что два иноземца ограбили и, вероятно, зарезали благородного господина, по виду похожего на картлинца.

Нам связали руки сзади, отобрали оружие и повели к дому кадия. Во все времена народ любил хлеб и зрелища. И мы представляли собой зрелище, которое давалось бесплатно, и каждый зритель был участником этого спектакля. По ходу движения из уст в уста передавались слухи о наших преступлениях. Когда мы подошли к дому судьи, мы уже были самые злыми и кровожадными разбойниками, которые прятали свои сокровища в пещере за городом, и что эта пещера открывалась по слову «Сим-сим».

Как бы то ни было, но судья, человек пожилой, в обязательной белой чалме и с книгой османских законов потребовал призвать к себе свидетеля, чтобы тот при всех указал на нас, как на разбойников.

Свидетель добросовестно рассказал, что я вместе со своим слугой поймал вот этого человека, он указал на племянника картлинского вельможи, и угрожал ему ножом, а потом, вероятно, и убил.

– Кого убил? – спросил судья.

Свидетель замялся и снова указал на картлинца.

Тогда судья спросил начальника стражи, где он нашел нас.

Стражник честно сказал, что мы сидели вместе в чайхане, пили чай и мирно беседовали, и он не видел никаких признаков неприязненного отношения между нами.

– Понятно, – сказал кадий, – у страха глаза велики, – и он приказал выдать доносчику двадцать палок и поблагодарил его за то, что сразу сообщил о том, что могло совершиться преступление.

Бедняге, кажется, было совершенно наплевать на благодарственные слова, потому что стражники подхватили его под руки и поволокли исполнять распоряжение судьи. Все присутствовавшие правильно поняли поданный им пример того, что доносить это очень нехорошо.

Нас оштрафовали за ссору на улице, напугавшую мирных граждан, и отпустили. Хорошо отделались. Вероятно, судья был сыт и хорошо поспал, потому что он без разговоров мог отправить нас в зиндан для выяснения обстоятельств нашего дела, и мы могли просидеть там несколько лет, пока не выяснилось бы, что мы никаких преступлений не совершали, а в тюрьму попали по ложному доносу, когда кому-то и что-то показалось. Дай Бог, чтобы в России никогда не было такого турецкого судебного права.

Когда мы очутились на улице, Чавчавадзе-младший сказал:

– Вы видите, что я вас не обманываю. В Турции легко попасть в любую беду, если вы кому-то не понравились и то, что вы иноземцы, делает вас заранее виновными во всех грехах, а мой государь очень нуждается в таких людях, как вы. Картлинцы очень гостеприимные люди и никогда не позволят, чтобы гости чувствовали себя плохо. Поедемте со мной, а?

Подумав, мы решили, что через Картли в России попасть легче и безопаснее.

– Эээ, где наша не пропадала, поехали к твоему царю, – и мы заспешили к берегу моря, где стояла картлинская парусная лодка.

Глава 25. Картли

Трехдневное путешествие по Черному морю особого удовольствия нам не доставило. На море красиво смотреть с берега или с высокой скалы, когда тебя не достают волны и соленые брызги, а могучие волны во время шторма швыряют не твой утлый кораблик. Мы попали в шторм, небольшой, но нашу лодку швыряло так, что на гребне волны было видно оставленный нами Трабзон, а с другой стороны виднелась златоглавая Москва, в обычное время скрываемая Кавказским хребтом.

Когда фелюга пристала к берегу, я встал на колени и вознес молитву Аллаху и Христу за то, что мы благополучно ступили на земную твердь, созданную Всевышним для человека.

На берегу нас ждали оседланные кони и повозка. Берсенев и Чавчавадзе вскочили в седла и стали гарцевать передо мной, выражая сочувствие моему состоянию. Не моряк я, не моряк. Я лег в повозку и стал смотреть на небо. Мне дали выпить какого-то кислого вина. Многие находят в нем особый букет ароматов, но я не такой ценитель вин.

– Пей, джигит, оно поставит тебя на ноги, – сказали мне, чтобы я уснул, а я вместо этого начал петь песни на арабском языке:

Небо такое мне нравится,
Словно глаза у красавицы,
В речке поет мне поток,
Слышу я твой голосок.

Тихо сидишь у огня,
Ждешь, дорогая, меня,
Только ты ждешь меня зря,
Милый уплыл за моря.

Почему-то эта песня меня так взбодрила, что я приподнялся на повозке и крикнул:

– Эй, подать мою лошадь!

Лошадь в повозке встрепенулась и понеслась. Я лег на расстеленную бурку и задремал.

Спал я, вероятно, долго, потому что мы уже подъезжали к Тифлису.