Дервиш света

Но что это? Откуда тут взялся он? Не может быть! В великолепном бекском камзоле, в белом с золотым шитьем полукафтане, с саблей в серебром отделанных ножнах, на богатой перевязи… Пардабай. Глаза его, огромные, черные, горящие страдальческим пламенем, — говорили, что перед вами сам гроза самаркандских приставов и жандармов разбойник Намаз. Столкнувшись лицом к лицу с доктором, он сделал движение, чтобы броситься к нему, но спохватился и ограничился тем, что приложил руку к сердцу и отвесил поклон.

И вот наконец появился в сопровождении огромной свиты сам эмир Сеид Алимхан, малорослый, с невзрачным мучнисто-бледным лицом, в бутылочного сукна мундире российского полковника со слепящим серебром броских орденов и тяжелых эполет.

У эмира шевелились губы, бледные с синевой, но слов его не было слышно из-за шума, славословного гудения и подхалимских выкриков. Жесты его руки — неуверенны и ленивы, зерна четок потряхивались, щелкая на животе, тесно обтянутом мундиром.

Когда, наконец, в курынышхане водворилась относительная тишина, и все, прервав славословия, начали слушать эмира, оказалось, что хоть речи Сеида Алимхана звучали напыщенно и даже с некоторой патетикой, они отнюдь не производили впечатления величия, силы.

А ведь от этого балаганного манекена, облеченного в полковничий мундир с погонами, имевшими два «пробоя», как и у императора всея Руси, исходили Ужас, Гибель, Смерть. Тона же эмир держался добродушно-снисходительного, милостивого.

В тот же момент толпа придворных раздвинулась и, как говорится, к стопам эмира припали, целуя полу полковничьего мундира, два муллабачи в белых чалмах и белых халатах. Эмир благосклонно что-то проговорил. Сыновья доктора в один голос воскликнули:

— Смотря, вон Али! Смотри, Мирза! В чалмах! О!

Да, они обнаружили в толпе придворных друзей своего тилляуского детства.

Эмир благосклонно поздоровался с муфтием:

— Поистине благое дело! Ваши сыновья учатся в священном городе Истамбуле. Пусть же с них берут пример мусульмане.

Господин муфтий торопливо повел Али и Мирзу в сторону. Сеид Алимхан счел за лучшее не заметить, что доктор явился на прием со своими сыновьями. Внешне он хоть и соблюдал вежливость, но выпячивал слишком явно свою спесь. Ему навязали этого русского врача из Ташкента. Хорошо. Он отблагодарит его по-царски, но позволит себе подчеркнуть, что он делает это из милости.

Пренебрежения, снисходительности к себе, тем более милостей Иван Петрович не терпел. Он помогал людям всеми силами, всеми знаниями, всей душой. Благодарностей он не ждал.

«Сделал доброе дело — брось его в реку».

Имеется в этом изречении и подтекст — речь идет о реке Забвения.

Но эмир своим высокомерием раздражал. Какое у него право держать себя нагло, высокомерно?

Впрочем, фанатизм и невежество избавляют убийцу от угрызений совести. А эмир — убийца. Потому он столь милостив и благосклонен к преступникам. Вон стоит совсем близко к трону убийца людей — Кагарбек. Он совсем не похож на опального, призванного к ответу, проворовавшегося, наделавшего должностных преступлений чиновника. Напротив, он выглядит именинником. Разряжен павлином. Поблескивает бархатом, серебром, золотом, бирюзой.

Он даже не слишком изгибается в поклонах и без малейшей робости и смущения, косясь, поглядывает на доктора.

Но под взглядом визиря Сахиба Джеляла Кагарбек весь сжимается, прячется в свой парадный халат, как черепаха в свой панцирь.

V

Ханы — мертвецы среди людей.

Бердах

Если ты видишь выродка

                   в халате и чалме,

Оказывай уважение

                    халату и чалме.

Рухи

Наблюдая это ничтожество, вспоминая трагедию Каратага, все еще ощущая томительную жуть от только что виденного зрелища казни на площади, добрый по натуре, человечный доктор был весь во власти плохого настроения.

Бренча золотыми побрякушками своей амуниции, их высочество эмир неторопливо, с величественной, снисходительной ленцой рассуждал вслух сам с собой о причинах добра и зла, украшая речь глубокомысленными сентенциями из области философии и теологическими рассуждениями.

И с таким же настроением приходилось «торчать истуканом» в жарище, в парадном мундире, который пришлось-таки надеть по настоянию визиря Сахиба Джеляла. Обливаясь потом, доктор смял с сыновьями недалеко от трона.

Он почти не слушал, что изрекал эмир с высоты своего золоченого кресла. «Эмир — непримиримый враг людей! Проклятые деспоты приходят и уходят. Восточный деспотический строй плодит подобных эмиру».

Зато словам эмира с трепетом и подобострастием внимала толпа придворных и гостей.

Когда потом спрашивали, что сказал эмир, доктор мог лишь в самых общих чертах вспомнить, о чем шла речь.

Сеид Алимхан долго и нудно распространялся насчет могущества Бухарского ханства, процветания торговли и благоденствия подданных, золотого века, наступившего под тенью ак-падишаха.

А вот и по существу: