Дерзание духа

Всецело подчинив себя и все помыслы служению науки и истине, неостановимому творческому поиску, Лосев, таким образом, прожил множество жизней. В величественном здании истории он чувствует себя так же уютно и вольготно, как в собственном доме. Он там не гость, но полноправный житель.

Его труды не только несут читателю научное содержание, но они как бы сами собой в междустрочии отражают личность их создателя.

Вот почему этот человек, в чем-то по-детски трогательно-беспомощный, в то же время олицетворяет собой силу духа. Вот почему он, аналитик и интеллигент-романтик, представляется мне сам по себе не менее волнующей проблемой, чем те идеи, которые он выдвинул на протяжении своей пространственно обширной жизнедеятельности, совершая свой научный марафон.

Когда смотрю на полку с его книгами, когда вчитываюсь в его поэтично-аналитическую философскую прозу, помимо желания не только вижу текст, не только проникаюсь теми острыми, порой парадоксальными суждениями и наблюдениями, которыми полны лучшие страницы его сочинений, а чувствую присутствие его самого – великого труженика с нелегкой творческой судьбой.

Тотчас вспоминается его улыбка, даже не улыбка, а ироническая, едкая ухмылочка и последующие за ней доводы о пользе тягот – и научных, и жизненных.

– Нет-нет, трудности – тоже благо. Ты их только к характеру приспособь. Они пробуждают в человеке упорство.

Вот тебе голод, бомбежка… а я работаю. Что ж я, должен смерти от фашистской бомбы ждать?! Нет! У меня работа, редактор, сроки!.. Мне надо с греческого переводить…

Как многим из нас, выросшим в более ласковые времена, не хватает этой творческой напористости, жизненной отваги.

Еще многое из предназначенного им самому себе будет осуществлено. Тайны прошлого найдут отражение и толкование в его новейших исследованиях. Бери и постигай познанное. Бери и погружайся в атмосферу искательства. Причем именно это углубление в текст Лосева проясняет для внимательного читателя собственный облик автора.

Еще задолго до того, как стать не то чтобы доктором филологических наук и вузовским преподавателем, а просто-напросто студентом, Алексей Лосев оказался за кафедрой и прочитал свою первую публичную лекцию.

– Уже школьником, – вспоминает А.Ф. Лосев, – мне приходилось писать рефераты. А первая в моей жизни лекция, с которой я появился перед однокашниками, была посвящена анализу концепции культуры у Руссо. Тема довольно сложная. Потребовала огромного напряжения сил. Но подготовкой к ней я занимался с энтузиазмом. Горжусь тем, что, выступая, ни разу не заглянул в конспект. И на кафедре, едва лишь взошел на нее, почувствовал себя непринужденно, словно занимался лекционным делом всегда.

Конечно, это был некоторый успех. Но пока всего лишь ученический. Потребовались годы упорной работы над собой. Алексей Лосев поступил в Московский университет, где одновременно учился на философском и филологическом отделениях. Только так он мог осуществить научный интерес к античной культуре и эстетике.

Начав преподавание уже на старших курсах университета, А.Ф. Лосев продолжает совершенствовать устную речь, много пишет для практики статей и рецензий, делая главный упор на простоту, стремится выражаться лаконично, понятно, доходчиво для любого потенциального слушателя и читателя. Осмысляя лекции современников и наставников, он анализирует их удачи и ошибки, остро воспринимает свой горький опыт слушателя. Даже крупные ученые бывали плохими лекторами, зачастую злоупотребляли системой, стремясь к схематичному и рассудочному изложению предмета.

– Мне уже тогда было этого недостаточно, – говорит Лосев. – Хотелось открытого разговора, спора, собеседования. Увы, ничего из этого я не нашел в университете тех предреволюционных лет.

Размышляя над прошлым и вспоминая преподавателей той поры, Алексей Федорович с сожалением замечает, что некоторые из них страдали односторонностью взглядов, узостью научных представлений, неразвитым мировоззрением. Не только филологические дисциплины, но и философия трактовалась ими в «чистом» виде, без живой связи с действительностью. Отдавая своим наставникам должное как знатокам своего предмета, Лосев подчеркивает узость их практического мышления, боязнь реальности, безразличие к судьбам учеников.

– Бывало, за кафедру профессор поднимается с такой презрительной миной, что поневоле думаешь: зачем же ты сюда пришел, если тебе обременительно с нами общаться, если не хочется делиться научным багажом…

В этом был один из парадоксов старой профессуры. Будучи зачастую замечательными специалистами в своей области, знатоками античности, эти ученые тяготились общением с коллегами, к научным дискуссиям относились как к чему-то лишнему. Многие из тогдашних профессоров впадали и в другую крайность: не считаясь с возможностями аудитории, злоупотребляли своей ученостью. Выйдет такой человек на кафедру и сыплет цитатами на старых и новых языках, просто-таки душит эрудицией. Его речь существовала как бы сама по себе, ему было все равно, понимают ли слушатели что-либо…