Под ребрами было просторно: душа его взвилась в погоню за живой душою сына, взлетела над холмистой степью с пятнами дубрав и ершистыми щетками низких раскидистых сосен, над скелетами шахтных подъемников и господствующими терриконами, меж которыми шел караван. Шалимов его провожал, подгонял и берег жалкой силой внушения, но какой-то своей важной частью оставался вот тут, рядом с братом, рядом с Ларкой и с матерью, с Предыбайло, Скворцом, Рыбаком, пришлым Лютовым и со всем батальоном.
Он хотел, как и раньше, стоять среди них, в молчаливом единстве со всеми, как деревья стоят заодно на пути у пожара и ветра, вверив корни земле, а судьбу — равнодушному солнцу или зубьям пилы. Не ломаться, не гнуться, сколько хватит отпущенной силы упора, а потом повалиться с раскатистым треском и грохотом, от которого вздрогнет весь лес.