Держава

– На пляже, что ли, лежите? – крикнул вахмистру с подпрапорщиком Глеб. – Цепью выводите солдат к окопам. Да раненых не забудьте выносить, – вынул из футляра «цейс» и стал разглядывать недалёкий берег, где закрепились враги: «Из каких-то гуманистических соображений обстрел явно уменьшился, – поднялся он и чуть пригибаясь, побежал в сторону своего берега, почувствовав, как пуля чиркнула папаху, сбив её с головы. – Не все у гансов гуманные, – нагнулся, чтоб поднять головной убор и почувствовал тупой удар в ногу, которую словно кипятком обожгло. Хотел сделать шаг, но нога подломилась, и он упал на колени рядом с чьим-то телом в офицерской шинели. – Бог ты мой. Да это же капитан из Осовца, – узнал убитого офицера. – То есть – подполковник, – рухнул на лёд рядом с ним. – Вот как бывает… Наверное, в «атаке мертвецов» участвовал и жив остался… А здесь смерть догнала», – увидел подбежавших к нему вахмистра и подпрапора в гусарских ботиках.

– Сейчас, Глеб Максимович, поможем вам, – подхватили офицера под руки и потащили на свою сторону.

– Рубанов, никак не могу с вами пообщаться, пока вы в здравии, – гудел полковник Истратов, сидя в тесном помещении блиндажа на табурете у походной кровати, застеленной белоснежной простынёй.

Здесь же, за столом, расположились Соколовский с Меньшиковым.

– Спирт – лучшее из лекарств, – колдовал над флягой князь, смешивая в равных количествах две жидкости.

– Лошадей только им и лечите, – вставил Соколовский, радуясь, что его друг жив и лишь легко ранен в мякоть ноги. А мне наговорили, что Глебу напрочь ногу оторвало.

– Пустяки, – разливал по кружкам «огненную воду» Меньшиков. – Спирт всё лечит. Только полковник Жуков этого не понимает, – узрел вошедшего в помещение командира гусарского полка.

Через два дня Глеб, получив отпуск по ранению, был уже в Петрограде, а ещё через день, распрощавшись с родными, направился в Москву.

Рана особо не беспокоила, и он блаженствовал в уюте вагона, предвкушая встречу с Натали.

Соседями по купе были седой господин в пенсне и бородке клинышком, и худой прапорщик с высоко вылезающей из ворота гимнастёрки шеей.

Прапорщик постоянно вынимал из коричневой офицерской кожаной полевой сумки какой-то документ, и, закатив глаза, чем очень смахивал на повешенного, шевелил губами, заучивая текст; а седой господин с таким же постоянством снимал с переносицы пенсне и протирал платком.

Разговор не ладился. Заказав у проводника чаю с лимоном, Глеб глядел в окно, наслаждаясь мирным видом России, неожиданно подумав, что осовецкий капитан, убитый на Двине, никогда уже этого не увидит.

Пожилой попутчик, протерев, водрузил на нос пенсне, наведя его стёкла на стакан, и, позавидовав, тоже заказал у проводника чаю.

Юноша с тонкой шеей всё бормотал и бормотал, заучивая страницу текста и вводя в раздражение Рубанова.

«Маменькин сынок, фендрик ушастый, – нелицеприятно подумал о нём Глеб. – До сих пор, наверное, боится ноги промочить и не пьёт сырой воды, ибо маменька не велит… Вот и воюй с такими… Шея как у быка… Хвост! – почувствовал, как вагон загромыхал на стрелках, подходя к какой-то заштатной станции. – Пойти свежим воздухом подышать что ли?», – опираясь на трость, чуть прихрамывая, направился в тамбур.

Пока проводник гремел дверью, открывая её и бормоча при этом наподобие юного прапорщика, только давно заученную матерщину, Глеб разглядывал безлюдный, с грязными тёмными окнами облупленный вокзал с высившимися над ним белёсыми от инея деревьями и хромую, как сам, собаку, прогулявшись, севшую возле медного колокола, висящего на стене между окнами.

Держась за поручень, спрыгнул на перрон с площадки и заскрипел по заснеженному дебаркадеру начищенными Аполлоном сапогами, временами морщась от стреляющей боли в раненой ноге.

Колючий мороз щипал за щёки и нос: «Вот настоящая русская зима, а не чухонская пародия на неё, – заметил, как из тёмного вокзала, прихрамывая, – я, что ли, всех заразил?» – вышел помятый человек в чёрных валенках и тулупе, высморкался на собаку, дал ей пинка, и гулко кашляя, три раза ударил в колокол.

В ту же секунду кондуктор, один из всех присутствующих не страдающий хромотой, внимательно глядя на Глеба, пронзительно затрещал в свисток, размышляя видимо, успеет хромоногий офицер добежать до вагона или нет.

В унисон с ним оглушительно протрубил паровоз и Глеб ловко, несмотря на рану, заскочил в вагон, разочаровав этим уставшего от однообразия дороги проводника.

Маленькая безвестная станция медленно поехала назад, постепенно пропадая из глаз, и тяжело отчего-то вздохнув, Глеб похромал в купе, уловив краем уха, такой же тяжёлый вздох паровоза.

«Я скоро увижу Натали», – с нежностью подумал он, укладываясь на нижней полке.

В Москве, дабы унять возникшее в душе волнение от предстоящей встречи с женой, решил развеяться, проехав по городу на санях.

Велев извозчику остановиться у казарм своего полка, вылез из саней и несколько минут с наслаждением обозревал ворота и здание, вспомнив молодость и полностью восстановив расшатавшиеся нервы.