Держава (том первый)

— Одного тока отпущу, — неожиданно заерепенился, по образному выражению Гераськи, «лещ в бескозырке». — Хто круглое катать, а плоское таскать станет? — закатился смехом мастер.

— Артём, братишка, ну можно я отгул возьму, — взмолился Гераська, скорчив умильную рожицу.

На следующий день огромная толпа собралась на опушке леса.

— Герасим! — строго глянул на предвкушающего выпивку парня Шотман. — Тебе особое задание от рабочего класса. Будешь нас охранять, а как увидишь посторонних, дашь знать.

— А как я дам? — растопырив уши из–под фуражки с лаковым козырьком, поинтересовался он, разглядывая взбирающегося на расшатанный ящик рабочего.

«О-о! Да я с этого ящика недавно на буксир любовался», — хмыкнул Гераська.

— Ты не хмыкай, — сделал ему замечание Шотман, а свисти ежели что.

Рабочий, балансируя на ящике и размахивая рукой, костерил виноватое во всём правительство, морское министерство, к которому относится Обуховский завод, и особенно помощника директора, подполковника Иванова:

— Это такая гнида, чтоб ему захлебнуться в морской пучине али в водке, — замерев на ящике, задумчиво высморкался в траву. — Нет, в морской пучине, — пришёл он к окончательному выводу.

Толпа зааплодировала.

«А то больно жирно ему будет, — подумал рабочий агитатор, — и так всё для начальства, — расстроился он, представив счастливого Иванова, — ведь сколько отопьёт, пока захлебнётся. Целое море выдует, шельмец», — расставив руки, забалансировал на постаменте, вспомнив по ассоциации стихотворение о гордом Буревестнике, под которым подразумевал в данный момент себя.

— А сейчас прочту вам стих одного известного поэта по фамилии… эта, — покатал во рту языком, ощутив отчего–то водочный привкус. — Горький! — выкрикнул он. — Песня о Буревестнике. Стих посвящён разгону демонстрации царскими опричниками… эта… четвёртого марта, сего года, — посчитал что–то на пальцах и заложил их за пояс.

— Ну чего стоишь? — поторопил Гераську Шотман.

— Уже иду. Начало только послухаю про птичку.

— Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, яти его мать, чёрной молнии подобный… — вытер слезу рабочий. — Простите, это я от чувств, — растопырив руки, вновь стал балансировать на ящике.

«Ну-у, опять полетел, — наконец отправился на окраину леса Гераська. — А поэт и взаправду хороший… И как это он ловко придумал: «И тока гордый Буревестник, яти его мать, чёрной молнии подобный»…».

Со 2-го мая, тот самый пресловутый Иванов, который и не подумал захлёбываться в водке, учинил форменную расправу: начал потихоньку увольнять не вышедших 1-го мая на работу. К своему ужасу Гераська узнал, что уволен и он. Мастера, за выдачу такого количества отгулов, помощник начальника завода лишил месячной премии. Сейчас всё было в его руках, потому как он замещал начальника завода Власьева, собиравшегося ехать в Севастополь для сдачи пушек на военное судно, и утрясавшего какие–то проблемы в Морском министерстве.

Через несколько дней, 7-го мая, в самом начале смены, Иванов был озадачен необычной картиной.

Обыкновенно в рабочее время заводской двор пуст. Иногда по каким–то своим делам, спешной походкой, в расчёте на то, что в окно конторы глазеет начальство, с озабоченным лицом прйдёт мастер или инженер.

Обязательно гремя вёдрами с совком и попутно, на двух языках — русском и украинском, поминая чертей в грязных сапогах, прошкандыляет уборщица тётя Клава.

Изредка, быстро прошмыгнёт работяга, и снова двор пуст, как голова сторожа. А сегодня пространство двора заполнили рабочие. Люди стояли группами или курили, сидя на корточках, и тихо о чём–то беседовали.

Даже тётя Клава не смогла их разогнать морской своей шваброй.

«Ну, сейчас я им покажу, где пушки отливают», — мстительно подумал Иванов и вышел во двор.

— Чего столпились, а-а? Гудка не слышали? Или расчёт хотите получить. Быстро приступайте к работе.

Однако на этот раз его грозный рык не подействовал. Наглой, разболтанной походкой, к тому же нехорошо улыбаясь, как отметил для себя Иванов, к нему подошёл Шотман.

— Господин помощник, прежде потрудитесь обратно принять уволенных, а лучше вызовите из Питера Власьева, мы с ним будем разговаривать.

«Помо–о–щник.., — разозлился Иванов, — токаря Шотмана, что ли, помощник».

— Я помощник начальника завода и сам во всём разберусь, — высокомерно глядя на рабочего, произнёс он.

— Мы вам не доверяем, — подлетел другой рабочий. — Генералу звоните.

— Он в Петербурге. Сейчас бросит дела и к вам примчится… Я замещаю генерала Власьева, и приказываю разойтись по мастерским и приступать к работе.

— А вот это видели?! — под смех рабочих, сунул ему под нос дулю Сашка Шотман.

— Что вам господин подполковник сказали, чего базар устроили, расходи–и–и-сь работа–а–ть, — поддержал начальника сторож, и тут же получил в челюсть от рабочего агитатора, обожавшего, яти его мать, буревестника.

Из будки выбежали другие сторожа, но их постигла та же плачевная участь — ну не задался у них сегодня рабочий день…