Держава (том третий)

— Свобода-а! — вибрирующим от сарказма голосом проверещал прыщавый субъект в чиновничьем сюртуке. — Я вот намедни прогрессивную статью в либеральный журнал «Свобода и культура» тиснул… Так мой начальник, узнав об этом, громогласно, при всём присутствии, пообещал в следующий раз башку отмотать и в мусорницу бросить. Свобода и культура, — схватился за неотверченную пока голову и монотонно забубнил:

И предок царственно–чугунный
Всё так же бредит на змее,
И голос черни многострунный
Ещё не властен на Неве.

Уже на до'мах веют флаги,

Готовы новые птенцы,
Но тихи струи невской влаги,
И слепы тёмные дворцы.

И если лик свободы явлен,

То, прежде явлен лик змеи,
И не один сустав не сдавлен
Сверкнувших колец чешуи.

— Нету никакой свободы…

«Это кто ж сочинил?» — задумался Победоносцев.

И словно отвечая на его мысленный вопрос, чиновник закончил свою мысль:

— Молодой поэт Александр Блок утверждает, что коренных изменений в стране не произошло. Как раньше начальство отвинчивало бошки, так и

дальше норовит…

«Слава Богу, что пока так, — подумал Победоносцев. — Хотя и мне начальство тоже башку отмотало… А Блока следует почитать… Но изменения есть. Если раньше в портерной зевали, дремали над рюмочкой, вели разговоры о дождях, засухе и о том, что»цены на хлеб Бог строит», либо о казённом овсе толковали, то теперь у многих в руках газеты и журналы, Блока читают, о свободе рассуждают и Витте костерят…»

— А моя жена полы не моет, — уходя, услышал телеграфиста. — На домового надеется…

«Наконец–то пошло нормальное толковище», — аккуратно прикрыл за собой дверь.

27 апреля, в не по–весеннему тёплый день, императорская чета прибыла на яхте в Петербург.

— Санни, солнышко–то какое, — радовался государь, любуясь женой, наряженной в белый сарафан и кокошник.

В Петропавловской крепости встретились с мама' и долго всей семьёй молились у гробницы Александра Третьего.

Затем на придворных каретах направились в Зимний дворец.

Императрица–мать ехала в отдельной карете.

— Ники, не слишком ли большое значение ты придаёшь открытию этой Думы? — капризно надула губки Александра Фёдоровна.

«После встречи с мама, она всегда делается какой–то нервной», — глянул в окошко Николай, умело скрыв раздражение.

— Что за праздник, если из Москвы доставили высшие государственные регалии: знамя, скипетр, державу и царскую корону.

— Сегодня недолго в ней буду, — повернулся к жене император.

— Ники, прости меня, — виновато улыбнувшись, чмокнула мужа. — Тебе так идёт преображенский мундир. Полковником ты выглядишь представительнее, нежели царём.

«Ну вот, опять неуместные умозаключения», — вздохнув, ответно поцеловал её в щёку.

— Не волнуйся, Ники. Не стоят они того, чтоб переживать, — вздрогнула от крика с тротуара:

— Амнистию-ю!

Высочайший выход начался исполнением гимна.

Стоя во фрунт и глядя куда–то в пространство, государь вслушивался в 16 музыкальных тактов, сочинённых композитором Львовым и едва сдерживал слёзы от звуков, всегда волновавших и трогавших его душу и сердце.

— Сильный… Державный… — выводил хор слова Жуковского.

«Это не просто слова, — думал он. — Это мой Отец, Дед и Прадед. Это Российская империя или просто РУСЬ… И не утеряю ли я её, согласившись на эту Думу?!» — оглядывал белые с позолотой стены Георгиевского зала и трон с красным и золотым балдахином, с лежавшей на нём императорской горностаевой порфирой.

Справа вдоль стены, по стойке смирно стояли члены Госсовета в шитых золотом и усыпанных орденами придворных и военных мундирах.

Слева, шушукаясь и переговариваясь, не обращая внимания на государственный гимн — толпа в сюртуках, крестьянских косоворотках, польских кунтушах, малороссийских жупанах и каких–то лапсердаках.

«Курчавые головы владельцев лапсердаков глядятся диссонансом среди пшеничных ярославских голов, — стараясь справиться с закипающим гневом, надел на лицо доброжелательную маску. — Финансисты, адвокаты, биржевики и прочие представители стяжательной интеллигенции», — встретился взглядом с Винавером, независимо выставившим ногу вперёд и о чём–то увлечённо беседующим с соседом.

Собеседником его был Рубанов. Только не генерал, а профессор.

«И куда приведут они Русь?» — подступило к сердцу ледяное бешенство, а на губах блуждала лёгкая застенчивая улыбка.

Заволновавшаяся императрица, почувствовав, что с мужем не всё в порядке, сжала его руку.

Выдохнув воздух, благодарно и на этот раз от души, улыбнувшись ей, направился к трону.

Медленно и уверенно поднялся по ступеням, повернулся к присутствующим, отметив, что даже лапсердаки перестали шептаться, и не спеша, по- хозяйски, воссел на Трон, сверху глядя на скопище подданных, которые, кто с восторгом, а кто и с ненавистью взирали на него снизу.