Держава (том третий)

— Ну зачем мне отпуск и заграница? Папа', ружья уже в Рубановке, это зачем берёшь? Положи на место «Ланкастера». «Зауэр» лучше возьми.

— О чём с тобой говорить, сынок, ежели ты даже не знаешь, что такое труба…

— «Труба» пришла моему летнему лагерю и Дудергофу.

— Аким, родненький, зато — Италия, Франция, — критически разглядывала кипу платьев Ольга.

— …Труба — это такое полое строение над крышей дома, из которой дым выходит, — чуть подумав, дал научное определение термину Аким, не слушая жену.

— Эх ты, темнота, — хохотнул Рубанов–старший, прикидывая, как бы половчее, чтоб супруга не засекла, смыться в кабинет и немножко приложиться к «Шустову». — Труба, по нашему, охотничьему — лисий хвост. И из–под него не дым идёт.., — глянул на дам и закрыл рот.

Но хватило его только на минуту — душа–то пела: «В строгом порядке ускоренным шагом, едут псари по полям и оврагам».

— Пушкин! — решила блеснуть эрудицией Ирина Аркадьевна.

— Не-а. Лермонтов, — опроверг её сын.

— Темнота… Даже две темноты… Некрасов. Да Максимка? — уточнил у внука, которого принесла в гостиную Дарья Михайловна.

Но восьмимесячный младенец крепко спал и на вопрос деда не отреагировал.

— Староста из деревни ничего не пишет. В доме Марфа всем заправляет, но сообщить — что и как, тоже не способна. Веригин такого насочинял вместе с Ефимом и Трезором, что даже Некрасов не поймёт, но лишнее ружьё не помешает. Приедем — разберёмся. Так… Власыча с Пахомычем здесь оставим. Ванятку с Дарьей Михайловной и супружницей моей — заберём. Антипа с поваром тоже… А вот мадам Камилла с Аполлоном здесь пусть за порядком наблюдают. Ну и Архипа Александровича со швейцаром Прокопычем тоже в Питере оставим. А то приедут молодые через три недели из вояжа, кто их обихаживать станет?

— Занимайтесь ружьями, мон шер, а тут уж сама как–нибудь решение приму… Помолчите, — закрыла рот хотевшему что–то сказать супругу. — Ступайте лучше в кабинет, и разберите — что брать, а что оставить, — осчастливила мужа. — Господину Шустову — горячий привет, — улыбнувшись, крикнула в след.

— Обязательно передам, — обернулся супруг. — Вот уж по ресторанам без Герасима Васильевича погуляют, — позавидовал молодым.

Рубановы и целая кавалькада попутчиков и провожающих с чемоданами, баулами и корзинами, длинной цепочкой растянулась по перрону.

Сразу за Максимом Акимовичем, облачённый в светлый парусиновый костюм и соломенную шляпу, неся в каждой руке по огромному чемодану, мерно шагал Иван.

За ним, в недавно пошитом, тёмном, в серую полосочку однобортном жакете с закруглёнными фалдами и такими же брюками, с небольшим баулом в одной руке и каким–то картонным пакетом в другой, семенил Аполлон.

— На штиблеты не наступай, — буркнул бредущему позади Антипу с баулами в руках.

— А ты вперёд наддай, — поставил баулы и расстегнул верхнюю пуговицу на пиджаке.

«Ишь ты подишь ты! Жентельменом заделался, — глянув на бывшего денщика, расстроился Аполлон. — Костюм тройку справил, и галстук на шею нацепил, унтерюга. Да ещё на штиблет норовит нарочно наступить. Каким был бескультурным солдафоном, таким и остался. Хоть весь галстуками обвешайся. А ещё ведь швейцар Прокопыч балакал, и Власыч с Пахомычем подтвердили, трость с серебряным набалдашником в виде приклада винтовки, купил», — позавидовал Аполлон.

Зависть его разрослась просто до умопомрачительных размеров, когда занёс в вагон первого класса вещи и уразумел, что этот бездельник и лодырь или колоброд и мухоблуд по Марфиным выражениям, поедет в этом вагоне.

«И Ванятка–геркулес тоже, — чуть не застонал, словно от зубной скорби, Аполлон. — А меня в паршивом третьем классе в Москву возили… Нет, точно надо в эти, как их, карбонарии записываться».

Разместив маман с Дарьей Михайловной и мелюзгой в одном купе, а Ванятку с Антипом и отца — в соседнем, Аким с Ольгой вышли на перрон и стали махать отъезжающему поезду.

— Ну, ты чего разревелась? — нежно вытер молодой жене слёзы носовым платком. — Рыдать и рвать волосы допустимо, лишь провожая любимого мужа на войну, — глянул на облезлого Белого генерала: «Его превосходительство хоть шоколад не ест, а папиросы курит». — Это я гипотетически про войну сказал, — отвлёкся от рекламного генерала Скобелева.

И вновь ландо с сонным Ефимом и метафизическая колея дороги, и шаткий мостик, и рубановская церковь, и РОДИНА…

«Снова я здесь, — задохнулся от счастья Максим Акимович, любуясь далёким лесом и наслаждаясь свежестью воздуха, прозрачным ласковым небом, и пузырьками светлой росы на зелёной траве. И утренняя песнь жаворонка, и восходящее солнце, — сняв фуражку, перекрестился на всю эту красоту.

— Мон шер, ты как язычник всё равно, — не оценила душевный жест уставшая супруга.

— Вот, Максимка, — не слушая жену, обвёл рукой необозримое пространство старший Рубанов. — Запоминай. Твоя РОДИНА… Меня не будет, а это всё останется… Поглядишь окрест и деда вспомнишь, — смахнул ладонью слёзы и закряхтел, усаживаясь и любуясь Рубановкой.

У двухэтажного дома старосты стояла телега с поднятыми вверх оглоблями. Самого старосты не наблюдалось.