Держава (том третий)

На охоту местные помещики не ездили, сторожили дома от поджога.

— Крестьяне совсем разбаловались, — жаловался Максиму Акимовичу Зосима Миронович Полстяной, пригласив его к себе на обед. — Севастьяна Тарасовича сожгли… Отправили за это двух иродов на каторгу. Остальных выпороли. А толку–то? Озлили только. Прежде они собрали сход и вынесли приговор — так Севастьян Тарасович рассказывал. Предоставить им выпасы, а также снизить арендную плату за землю и повысить оплату за сельскохозяйственную работу в его имении. Естественно, он отказался…

— И вот результат, — вынула из кармана платочек и приложила к глазам Пелагея Харитоновна. — Прежде нагло скосили помещичий луг, а когда Севастьян Тарасович пожаловался капитан–исправнику, и вовсе дом подожгли, — зарыдала, применив платочек по назначению госпожа Полстяная.

— Спасибо, барин с чадами и домочадцами живой остался. Сами поджигатели их и спасли. Грех убийства побоялись на душу брать. Бог всё видит… Накажет виновных. Да что наша Тмутаракань… В газетах пишут, что 1-го июля в Петергофском саду по ошибке генерала Козлова убили, потому как на Трепова сильно смахивал.

Жена предводителя уездного дворянства, к удивлению Рубанова, не язвила по любому поводу, согласно своей манере и маменькиному воспитанию, а хлюпала носом, то и дело прикладывая к глазам платочек.

— Ну что мы им сделали? — распорядилась принести смородинного варенья, которое как раз варила во дворе на примусе тощая служанка.

Отобедав, перешли в гостиную, и расселись в плюшевых креслах.

Для поднятия настроения Зосима Миронович завёл граммофон, поставив пластинку с вошедшей в моду песней «Варяг».

— Вот ведь матросики что пережили, — высморкалась в платочек Пелагея Харитоновна. — И эту напасть переживём. У нас ведь чуть скотный двор с конюшней не сожгли.

— Из ружья пришлось палить. Разбежались тати, — перебил её супруг.

— У меня новый староста лишь порубку леса в двух местах нашёл. Скорее всего, Северьянов руку приложил. По его указке рубили. Но, не пойманный — не вор. Божится, что не причём…

— Помещиком теперь стал ваш Северьянов, — хихикнула барыня. — Приглашения в гости ждёт, наверное, — вытерла глаза.

— Да какие сейчас гости, мать? Никого в дом не затащишь. Как сверчки под печку забились, и не выманишь. Даже мелкопоместные. Приглашал, намедни, этих близнецов: Николая и Михаила Ивановичей. Вежливо отказались, а то вдруг всех тараканов крестьяне упрут… Сторожат их с ружьями наперевес. Э-эх! Буквально два года назад ездили друг к другу безо всякой опаски, — поставил пластину с начала. — Хоть к тому же Севастьяну Тарасовичу. Хлебосольный был.

— Ну ты чего его хоронишь? Чай, не помер ещё. Уехал просто.

— Это всё равно, что помер. Больше не увидимся ведь. А какие пироги его хозяйка пекла… Объедение.

— Кто о чём, а толстый о пирогах, — стала приходить в норму Пелагея Харитоновна, убрав ненужный уже платочек в карман и уперев в бока руки.

— Помолчи, когда умные люди беседуют, — осадил супружницу предводитель.

Повращав глазами от одного мужчины к другому, нашла силы промолчать, подумав: «Ну, погоди, муженё–ё–к… Уедет гостюшка, потолкую с тобой».

Не ожидая беды, Зосима Миронович продолжил воспоминания:

— Рассаживались, бывало, в зале за большим, заставленным блюдами столом. Отведывали для начала настоечек, затем водочки и винца, — раскраснелся лицом, вспоминая приятное времяпровождение. — Громко, без стеснения, стучали о тарелки ложками и вилками, чокались рюмками, желая многих лет хозяину с хозяйкой, и так чуть не до вечера. А потом — дамы шли сплетничать, — иронично глянул на супругу, усугубив этим будущий разговор без свидетелей. — Господа распечатывали колоды атласных карт, и играли до самого утра… И всё было ясно. Если понадобится, отдай жизнь за Отечество и Веру Православную… А ежели нет войны — ешь до отвала, пей с друзьями, и дуйся в карты до утренней зари. Крестьяне при встрече кланялись и картузы ломали. Глянуть сурово опасались… А сейчас чего? Того и гляди «красного петуха» ночью подпустят.

Пелагея Харитоновна, подумав чуток, вновь достала платок.

— Тьфу, а не жизнь стала. И вместо Тарасовича какой–то рыжий Ермолай появился. Разве ж с ним на охоту съездишь или в карты поиграешь? — совсем расстроился предводитель дворянства.

— За карты, Зосима Миронович, с ним лучше не садись, — собираясь уезжать и прощаясь с хозяевами, произнёс Рубанов. — Как липку обдерёт…

Ванятку или Ефима Максим Акимович не взял и пароконной пролёткой правил сам.

Голова приятно кружилась от выпитого, и он снял соломенную шляпу, чтоб остудить лоб.

По краям дороги тянулись хлебные поля и затерявшиеся в них перелески. Дорога то взбиралась на зелёный холм, то ныряла вниз, к хилому мостику через речушку.

Кони шли шагом и фыркали, помахивая хвостами. Вскоре пролётка выехала на широкую, обсаженную по сторонам тополями и берёзами дорогу и Максим Акимович пустил лошадей рысью, затерявшись в океане зреющей ржи.

«Куда это я попал? — подумал он. — Запросто могу вместо Рубановки в уездном городе очутиться», — увидел трёх мужиков, чего–то обсуждающих у телеги.