Держава (том второй)

— Дмитрий Сергеевич, у меня к вам один вопрос, как к министру внутренних дел… Понимаю, что это нетактично, — покосилась на мужа. — И ещё понимаю, что моему супругу не терпится поговорить с вами тет–а–тет, — улыбнулась она.

— Что за вопрос, уважаемая Ирина Аркадьевна, — пригладив окладистую бороду, поинтересовался Сипягин. — Я весь — внимание, — улыбнулся хозяйке дома.

— Я-то не особая почитательница таланта господина Алексея Максимовича Пешкова, — издалека начала она, переводя взгляд с мужа на гостя. — Да вы наливайте, господа, — подбодрила мужчин. — И мне, если не затруднит.

— Ну ка–а–к можно, — с иронией проронил Максим Акимович, разливая по рюмкам коньяк. — Говорите, матушка. Мне тоже интересно, что у вас за вопрос. Думаю, вас интересует судьба мошенника, стибрившего чугунные ворота, о котором давеча рассказывал сын, — поставил на стол бутылку с шустовским коньяком.

— Ну конечно… И особенно мучает вопрос, кто же — как вы, сударь, вульгарно выразились, стибрил у унтера Пришибеева 20 пудов сала, — рассмеялась она.

— У какого унтера? — заинтересовался министр внутренних дел.

— Да это старший отпрыск в газетах прочёл, — пригубил коньяк Максим Акимович. — Интересуется парень нашей действительностью. От него узнал, что Россия в прошлом году обставила Соединённые Штаты по добыче нефти. Знай наших, — допил коньяк.

— Да-а. Россия экономически крепнет, что пугает западные финансовые круги… Ваше здоровье, Ирина Аркадьевна, — выпил коньяк и закусил лимонной долькой Сипягин. — Это нанесло сильнейший удар по корпорации Рокфеллеров «Стандарт Ойл».

— Ого! — потрясённо поглядел на гостя Максим Акимович. — Я и названий таких не слышал.

— А наши поставки зерновых частично разорили английских сельхозпроизводителей…

— Пусть возвращаются к своим баранам, — поднял рюмку Рубанов.

— Извините ради Бога, Ирина Аркадьевна. Мужчины любят поговорить о политике. Что вы хотели спросить о Максиме Горьком? Я, конечно, догадываюсь…

— Это при дамах о политике, — уточнил Рубанов.

— А когда их нет, то о женщинах, — рассмеялась Ирина Аркадьевна. — Через четверть века, наконец, привыкаю к армейскому юмору супруга.

— О Максиме Горьком — это не обо мне ли? — поднял рюмку Рубанов.

— Дмитрий Сергеевич, — стала она серьёзной. — Вы правильно догадались. Именно хочу спросить о знаменитом писателе… А не о вас, сударь… Тоже мне, Максим Горький, — ласково улыбнулась супругу. — В конце прошлого месяца господин Пешков удостоился чести, которая для других писателей явилась наградой за долгие десятилетия творчества. Его избрали почётным академиком… Не успел ещё Горький получить подписанный августейшим президентом академии великим князем Константином Константиновичем диплом, как явившийся к нему полицейский чин вашего, господин Сипягин, министерства, предписал вернуть диплом. Вся Россия волнуется…

— Это студенческая Россия волнуется, — перебил её супруг. — Я-то вот не волнуюсь…

— Генеральской России что волноваться… Но ведь это скандал… Вы не находите, многоуважаемый Дмитрий Сергеевич, — несколько саркастически произнесла она.

— Нет, не нахожу, — чуть покраснел министр.

— Дорогая, по–моему, ты невежлива с гостем, — сделал замечание Рубанов.

— Да нет, всё нормально… Ирина Аркадьевна не первая, кто затрагивает эту тему. 10 марта «Правительственный вестник» опубликовал сообщение, я почти дословно помню его: «В виду обстоятельств, которые не были известны соединённому собранию отделения русского языка и словесности и разряду изящной словесности Императорской академии наук, выборы в почётные академики Алексея Максимовича Пешкова, привлечённого к дознанию в порядке ст.1035 Устава уголовного судопроизводства, объявляются недействительными».

— Резонно, — поддержал неизвестно кого Рубанов. — Ирина Аркадьевна, дражайшая супруга моя, а что бы вы сказали, ежели бы того мошенника, что чугунные ворота умыкнул, товарищем министра внутренних дел назначили?

— Перестаньте язвить, дражайший супруг мой, коли ничего в литературной жизни не смыслите, — с унтер–офицерскими нотками, произнесла Ирина Аркадьевна. — Дмитрий Сергеевич, — отвернулась от поверженного супруга, — но неужели члены академии в определении литературного таланта писателя обязаны руководствоваться полицейскими соображениями о его политической благонадёжности?

— Это мой брат, сударыня, вас так настроил? — наконец обрёл дар речи Максим Акимович.

— Разумеется, Георгий Акимович возмущён произволом, — с жаром воскликнула Ирина Аркадьевна. — И не только он. Известные писатели Короленко и Чехов вернули свои академические дипломы.

— Всё так, уважаемая Ирина Аркадьевна. Газеты, и не только русские, подняли настоящую истерию, потому как, по их понятиям, пострадал писатель–демократ… А представьте себе, что когда к сорока дням смерти Боголепова один известный журналист написал об убитом министре положительную статью, то ни одна газета не опубликовала её, — кто из принципиальных либеральных соображений, кто из–за страха перед активно насаждаемым демократическим мнением, подкрепляемым пулями террористов. Вот так–то…