Держава (том второй)

— Давайте лучше по рюмочке, — попытался смягчить сгустившуюся обстановку Рубанов.

— Вам бы только по рюмочке, сударь мой, Максим Полугорький, — пылая лицом, воскликнула супруга. — А здесь вся Россия бурлит…

Но её муж после выпитой в одиночестве рюмки, уже обрёл уравновешенность и философическое спокойствие духа.

— Во–первых, не только по рюмочке, можно и по стаканчику, во–вторых, почему полугорький?.. Дмитрий Сергеевич, сделайте милость, отправьте её, согласно Уставу уголовного судопроизводства куда–нибудь в Сибирь… Или в Рубановку, на худой конец, — засмеялся, довольный собой и юмором. — Тогда мы спокойно выпьем и побеседуем о дамах…

— Он не Буревестник, — спокойным голосом произнёс Сипягин, тоже обретя уравновешенность и философическое спокойствие духа. — Он Чёрный Ворон России! Поглядите на знаменитую его фотографию… Весь в чёрном. В чёрной косоворотке. Сидит на чёрном стуле, с перекинутым через спинку чёрным пиджаком, и в чёрных длинных волосах…

— Однако в книготорговле, по словам профессора Рубанова, на него огромный читательский спрос. Буквально за несколько лет тиражи его книг достигли ста тысяч экземпляров. Такого ещё не было ни у одного автора. Даже у Льва Толстого, которого Горький, кстати, называет «мещанином».

— Преходящая мода. Всё это временное явление.

Ирина Аркадьевна с иронией глянула на своего гостя, и неожиданно ей стало страшно. Она удивилась этому страху и не поняла, чего испугалась… А затем ей до слёз, до спазм в горле стало жалко Сипягина. «За что я его?» — подумала она, вновь глянув на министра, и замерла даже не от страха, а от ужаса. На долю мгновения ей показалось, что над головой Сипягина сияет светлый нимб.

Побледнев, она поднялась и ласково положила ладонь на рукав егермейстерского мундира. Простите меня, Дмитрий Сергеевич. Я не хотела вас обидеть, — вышла из комнаты, оставив мужчин одних.

— Устава уголовного испугалась, — успел крикнуть вслед супруге Максим Акимович, но она не обернулась, абсолютно не отреагировав на шутку.

Озадаченный, он уставился на Сипягина.

— И дался ей этот Горький, — поводил рукой над столом. — Давайте по водочке? — по ассоциации с писателем, предложил Сипягину.

Тот одобрительно покивал головой, без всякого признака нимба.

По унтерски выдохнув воздух после водки, Рубанов продолжил:

— А ведь я, Дмитрий Сергеевич, почти на 10 лет старше вас. Вам недавно 49 исполнилось, а мне в сентябре — 59 стукнет. Даже грохнет… Весьма серьёзный возраст, — вздохнул он. — Ну что, ещё по единой?

— Бывшего босяка Горького ещё можно понять, но чем недоволен ваш братец и такие как он либералы… За Россию страждут? А на деле, с помощью газет, создали в стране удушающую атмосферу общественного мнения, отрицающего всё православное и патриотическое, и фрондируют отрицательным отношением ко всем начинания императора и власти, — в раздражении, одним глотком опорожнил рюмку. — Кроме критики, сами–то, что делают для народа.., тех же рабочих, например… Только баламутят их. А правительство открывает читальни, организует и поощряет трезвые народные гулянья в парках, нанимает артистов для проведения концертов и спектаклей. Недавно читал отчёты Невского общества устройства народных развлечений. Стараются для простых людей. Проводят танцевальные вечера, открывают народные хоры, летом в парках и скверах устраивают кегельбаны, карусели, гимнастические площадки. Пусть народ соревнуется в силе, ловкости и беге. Да ещё раздают различные призы: сапоги, часы, шапки, гармони. Рабочие это видят и ценят. Интеллигенты и писатели в своём большинстве хотят видеть и видят только всё чёрное… Ага! Полиция разогнала бунтовавших рабочих во время Обуховских событий… Хотя полиция сильнее всего и пострадала. Им и патронов–то, практически, не позволили брать, дабы жертв не было… И я, и полиция, стараемся защитить народ от произвола всяких молодчиков–заводчиков…

— Да ладно, Дмитрий Сергеевич, — несколько усомнился Рубанов.