Державин

– Что ж, он теперь пустил против тебя боевыми порядками полк свой? – густым голосом отозвался Гасвицкий.

– Нет, полк его выведен на Кавказскую линию. А он, вишь, выпросился в отпуск и начал новые проделки. Приказал всем своим крестьянам, а также чужим соседним собраться и строить ему дом. Насильник! Кажный должен был к нему являться со всем инструментом и необходимым материалом…

– А у кого не было лесу?

– Те сами оставались под открытым небом: гренадеры и бомбардиры из свиты генерала разбирали избу несчастного мужика в час времени. И тот сам вёз свои лесины Загряжскому. А сейчас генерал и до меня добрался. Веришь ли, взял из театра казённого машиниста и увёз к себе в имение. Я, ссылаясь на то, что в нём нужда, потребовал его присылки. Генерал преспокойно объяснил, что не выпустит. Тогда… – Державин смял салфетку и бросил на стол. – Тогда я приказал взять у него машиниста насильно, через полицию, что и было исполнено…

Гасвицкий оглушительно захохотал, отчего и без того красное его лицо налилось сизой кровью. «Эх, Петруха! Смерть примешь от апоплексического удара», – невольно подумал Державин и, пришепеливая от волнения, сказал:

– Но не на того он напал! Меня ему не съесть!..

– Проварилось ли белужье звено? – решив отвлечь мужа от неприятного разговора, осведомилась Катерина Яковлевна.

Гасвицкий вместо ответа только зачавкал набитым ртом, а Державин подцепил кусок и поморщился:

– Кушанье солоненько состряпано! Али ты, хозяюшка, в кого-то влюблена?

– Ах, милый суевер! Влюблена – и сколько лет! – в тон ему ответствовала Катерина Яковлевна, залившись нежным румянцем. – Да всё в тебя, в тебя, Ганюшка!..

– Ну ладно, – посветлел губернатор. – Тогда попотчуй нас к чаю сдобниками. Да вели подать на стол сахару и колотого и толчёного…

Рёв, гиканье и свист заполнили площадь. Нерадивый отставной бомбардир, спавший в приворотной будке, кинул алебарду и прыснул вдоль улицы. Против окон в сопровождении двух штаб-офицеров остановил коня Загряжский – тучный, пучеглазый, длинноносый, в зелёном генеральском мундире. Он размахивал шпагою и кричал дискантом:

– Эй, губернатор! Выходи, обидчик, потолкуем!

Кондратий побежал было в людскую за ополчением, но, убедившись, что прямой опасности губернатору нет, воротился, покачал сивеющею головой:

– Ишь пялится пучеглаз, ровно сирин ночной! Спородила его мать, а ума не вложила…

Державин не выдержал, вскочил на высокое окно:

– Пошто ж ты сильничаешь, ирод? Уважай государынину власть!

Загряжский ещё пуще выпучил глаза:

– У меня, вишь, никому спуску нет! И ты для меня не губернатор, а… – и он похлопал себя по широкой заднице, обтянутой голубыми рейтузами.

Гасвицкий побагровел:

– Ну, погоди, я тебе сошник твой длинный переломаю!

Он выхватил у Кондратия фузею и на тяжёлых ногах кинулся к двери. Но Загряжский стрекнул шпорами лошадь и полетел центральной улицею, выкрикивая срамные слова.

– Ну что с ним прикажешь делать! – сокрушённо сказал Державин вернувшемуся другу. – Ведёт себя татски, да и тверёзым никогда не бывает.

Проводив Катерину Яковлевну, старые друзья сидели за ужином. Им прислуживал Кондратий, который рассказал об услышанном от соседской кухарки:

– Наш-то енерал с двумя пистолетами ворвался в обед к господину Арапову при больших гостях. Слуги попадали, как сноповье. Стращал разными угрозами ваше высокопревосходительство. Грозился, что дождётся ночами вашего выезда…

Сержение генерала не испугало Державина. Бесило другое: опять секретарь Гудовича Лаба, проворный, умеющий подольщаться к разного характера людям, вместе с вице-губернатором Ушаковым зачнёт плесть свою паутину. А Гудович, видать, человек слабый или, попросту сказать, дурак, набитый барскою пышностию. И наушничанье сие он воспримет как новый знак неблагополучия в губернии Тамбовской…

Внизу раздались тяжёлые удары в дверь. Губернатор поднялся:

– Кондратий! Ежели это давешний безобразник – впусти, мы с ним объяснимся.

Один из офицеров, сопровождавших днём Загряжского, развязно вошёл в кабинет:

– Имею честь, ваше высокопревосходительство, передать вызов от его высокопревосходительства генерал-майора Загряжского на дуэль. Как благородный дворянин он предлагает вам кровью смыть нанесённое ему оскорбление.

– Гаврила Романович! – медведем поднялся Гасвицкий. – Дозволь я вместо тебя отправлюсь на дуэль. Могу на шпагах, могу и на пистолетах, а могу… – он растопырил огромную свою пятерню, – и на кулачки вызвать…

– Постой, братуха, дело сурьезное! – усадил его Державин и оборотился к офицеру: – Я как губернатор дурачества такого совершить не могу! – он повысил голос так, что слова его были слышны за окном, где в темноте прятался Загряжский. – Но если господину генералу угодно объясниться со мной по какому-то частному делу – прошу его к себе. Если же у него дело официальное – приглашаю его как правитель в наместническое правление во время присутствия. Честь имею!..

Офицер растворился в темноте, а затем двенадцать копыт, высекая из булыжника искры, загремели по площади.