Державин

Да, Державин за эти годы облысел, а Храповицкий растолстел, и так, что Екатерина II, смеясь над его тучностию, советовала своему секретарю почаще купаться. Теперь Храповицкий перед сном, в надежде, что не будет позван во дворец, любил изрядно покуликовать. Когда же Екатерина II вызывала его в неурочное время, он окачивался водою или пускал кровь, чтобы прогнать хмель. Раз без запинки читывал Храповицкий доклад императрице – она попросила текст. Он упал к её ногам: «У Елагина, на острову, всю-то ночь пропили, матушка государыня. Я и поутру был ещё пьян, и чтобы отрезветь, три чашки крови выпустил. Доклад вашему величеству составил по дороге в коляске, когда везли меня с острова, и читал по чистым листам…» – «Ну, бог простит, – сказала Екатерина II, – да поди же, вели написать доклад». «Руку свою дам на сожжение, – говаривала она в кругу самых ближних, – что Храповицкий не берёт взяток». Наставник юного Радищева, секретарь Екатерины II, с 1778-го года состоящий «при собственных её делах и у принятия подаваемых её величеству челобитных», Храповицкий был гибок, вкрадчив, умел ладить с Вяземским и Безбородко, дружил с камердинером императрицы Захаром Зотовым, который передавал ему самые тайные разговоры. Семейное предание гласило, что мать Храповицкого была незаконной дочерью Петра Великого.

Бесконечной анфиладой комнат, украшенных золочёным орнаментом по молочному стеклу и фарфоровыми барельефами, Храповицкий повёл Державина в кабинет императрицы. Восемь месяцев добивался отставной губернатор этого свидания, боролся с противниками, оспаривал решение сената и наконец выиграл дело. В перламутовой зале Храповицкий остановился и тронул Державина за рукав светло-синего мундира:

– Гаврила Романович, что это у тебя за фолиант?

Державин помахал увесистой книгою в переплёте:

– Подлинники всех писем и предложений господина Гудовича, которыми он склонял меня оставить без расследования расхищения казны, слабо преследовать уголовные преступления и прикрыть непорядки и кривосудие в суде…

– Да ты что? Хочешь государыню занудить? Нет, оставь-ка сей труд здесь и передашь всё на словах…

Державин не без огорчения положил книгу на столик, инкрустированный жемчугом. Он пылал желанием сообщить обо всём императрице – о кознях Гудовича, Коварствах вице-губернатора Ушакова и правителя наместнической канцелярии Лабы, но остудил себя: «Прав Храповицкий! Весьма странно покажется государыне, если я появлюсь у неё с такою большою книгою…»

Екатерина II встретила его в китайской комнате, вычурные узоры которой передавали грёзы европейцев о далёких странах Востока. Императрица сильно располнела, лицо покрылось паутинкой морщин. Ещё бы – шестьдесят годков! Ах, и в сём почтенном возрасте влюбиться в двадцатидвухлетнего конной гвардии офицера Платона Зубова! Верно сказать: то, что издалека казалось Державину божественным и приводило дух его в воспламенение, вблизи оказывалось низким и недостойным великой Екатерины…

Пожаловав поцеловать руку, императрица спросила, какую Державин имеет до неё нужду.

– Явился поблагодарить за монаршью справедливость и объясниться по делам губернии.

Екатерина II быстро возразила:

– За первое благодарить не за что, я исполнила мой долг. А о втором отчего вы в ответах ваших сенату не говорили?

– Ваше величество! – пришепеливая, сказал Державин. – Законы повелевают ответствовать строго на то, о чём спрашивают. А о прочих вещах изъясняться или доносить особо.

– Чего ж вы не объясняли?

– Я просил объяснения через генерал-прокурора. Получил от него отзыв – обращаться по команде. То есть через генерал-губернатора господина Гудовича. Но ведь я намеревался рассказать о его непорядках и поступках в ущерб интересов вашего величества. Как же мог я после того к нему обращаться?..

– Хорошо, – спокойно проговорила императрица, – но не имеете ли вы чего особливого в нраве вашем, что ни с кем не уживаетесь?

– Я не знаю, государыня, имею ли какую строптивость в нраве моём, – смело отвечал Державин. – Одно могу сказать, что умею повиноваться законам, если, будучи бедным дворянином, безо всякого покровительства, дослужился до такого чина, что мне вверялись в управление губернии, в которых на меня ни от кого жалоб не было!

– Но для чего, – подхватила Екатерина II, – не поладили вы с Тутолминым?

– Для того, что он принуждал управлять губернию по написанному им самопроизвольно начертанию. А раз я присягал исполнять только законы самодержавной власти, а не чьи другие, то не мог над собою признать никакого императора, кроме вашего величества.

– Для чего не ужился с Вяземским?

– Госудыраня! – всё более воодушевляясь, воскликнул Державин. – Вам известно, что я написал оду Фелице. Его сиятельству она не понравилась. Он зачал надсмехаться надо мною явно, ругать и гнать, придираться по всякой безделице. Что мне оставалось делать, как не просить об отставлении от службы?

– Что же за причина несогласия с Гудовичем?