Державный

Теперь она видела приближение того самого мига, к которому готовила её Марфа. Надо было дождаться, покуда москали в достаточной мере овладеют левобережьем, и после этого внезапным толчком опрокинуть их назад в реку. Основной костяк ополчения — личные отряды Дмитрия Борецкого и Василия Казимира — уже двигался на сближение с московской ратью, и вот когда они столкнутся с разящей лавиной москалей, Иоанна должна будет низринуться со своего холма и впереди всех начать рубить врагов направо-налево.

— Ефим, меч! — коротко приказала она оруженосцу. Тот подал. Пристегнув ножны, Иоанна извлекла из них длинное, сверкающее на ярком солнце лезвие, прикоснулась к нему губами. У меча было тамплиерское имя, вырезанное на рукояти: «Красен Сион»[81]. Эти слова Иоанна трижды произнесла во время своего посвящения и трижды произносила ежедневно — утром, в полдень и перед сном.

— А шлем? — спросил Ефим.

— Не потребен, — ответила Иоанна.

Миг настал. Грозные копьеносцы Борецкого вот-вот должны были вонзить свои пики в ошалевшие ряды москалей. Тронув поводья, Иоанна пустила коня своего вниз с невысокого холма через расступающуюся перед ней сумятицу ополченцев, а кто не успевал отпрыгнуть — топтала. Меч сверкал в её руке, и она видела, какой ужас он должен внушать врагу. Меч, освящённый тайной, заговорённый, почти живой!

— За мной, господин великий Новгород! — воскликнула Иоанна в необычайном воодушевлении, и все, кто был рядом, с трепетом воззрились на неё. — Я, дочь твоя, Иоанна Новгородская, поведу тебя к победе! За святую вольность!

Она врубилась в полки москалей и стала щедро одаривать их ударами своего «Красного Сиона». Меч обагрился кровью, рука Иоанны была тверда, миг вожделенный звенел в небесах победными трубами, и потому так особенно странным показалось Иоанне, что всё вдруг оборвалось, что она падает с седла под копыта своего коня, сбитая булавою, пущенной умелой рукой московита ей прямо в висок. Душа её, вырванная из тела, покатилась под ногами сражающихся, в угасающих обрывках недоумений и чувств, полетела куда-то — перевоплощаться в другом месте и времени…

Глава одиннадцатая СЛАВНАЯ БИТВА ШЕЛОНСКАЯ

Князь Данила Дмитриевич также видел, что сей миг — самый решительный, и если новгородцы опрокинут нас назад в Шелонь, их ополченцы придут в чувство и навалятся всем скопом.

— Вперёд! Немедля! Подсобить! Подпереть! — кричал он, приближаясь к переправе.

С самого начала, как только сделалось очевидным, насколько новгородцы превосходят по численности москвичей, Холмского не оставлял безумный страх за судьбу разгорающегося сражения. Правда, утешало то, что перед нами не крепкая рать боярская, а всего лишь ополчение, собранное кое-как и едва ли умело владеющее оружием. Добрый натиск — и руби по спинам, покуда не уравняешь их в числе с тобой. Ну а как они всё ж не сомнутся? Тогда перекрестись и моли об одном Бога, чтоб, умерев тут, ощутимей ранить врага, да будет у него меньше сил драться с основным войском великокняжеским.

Был, конечно, спасительный и куда более разумный путь, нежели ввязываться в драку, и Холмский теперь мучительно осознавал это, — держать переправу на сем берегу, а тем временем уходить дальше на запад, из новгородских пятин — в псковские области, а там уже, даст Бог, псковичи подмогут, и если Борецкие станут преследовать, можно будет потягаться с ними вкупе со псковичами. Но поздно было рассуждать о сём, битва уже шла вовсю, и добрая половина нашей рати, переправившись на ту сторону реки, молотила новгородских ополченцев за милую душу.

Ещё в самом начале битвы Каракуча, выстроив своих татар вдоль берега, начал обстреливать новгородцев из метких татарских луков. Подъехав к нему, Данила Дмитриевич велел отрядить часть касимовцев на тот берег на подмогу. Каракуча распорядился, и сотня татар, пряча луки в саадаки, ринулась к переправе. Вскоре их кривые сабли засверкали на другом берегу.

— Шайтан стоит вон там, — сказал Каракуча, показывая на холм, где виднелся всадник в мощных доспехах и с непокрытой головой.

— Почему шайтан? — спросил Холмский.

— Я своим рубля идёт, кто попадай, — пояснил татарин. — Никто не попадай. Я два идёт. Не попадай! Три идёт. Тоже не попадай!!! Я сам стреляй, не попадай!!!

— В Христа уверуешь — в любого шайтана попадёшь, — проворчал князь Данила и направил своего коня в сторону переправы. Краем глаза он всё же продолжал наблюдать за странным всадником. Вот он обнажил меч свой, поднял его над головою, ринулся с холма в гущу сражения. Вот кричит что-то, видимо, подбадривая новгородцев. Машет мечом, рубит, рубит наших… Нет, сбили! Сбили шайтана! С нами крестная сила!

Дьяк Василий Мамырев, очутившись поблизости, стал показывать Холмскому на одного из воевод вражеских, ведущего полки свои на наших:

— Вон он, змеёныш Дмитрий Борецкий! Гадина! Государь его в бояре пожаловал, а он с литвинами докончание подписывать! Вот бы ужучить!