Державный

И свили-то они нов шидяной

[92]невод,И направили ушкуи[93]в Ильмень-море,И бросали они тоньку[94]на самый дно,Добывали они рыбку златой перынь…

Внезапно истошный крик одного из стоящих у края ладьи оборвал шёлковую, гибкую нить бывальщины:

— А-а-а!!! Воно! Золото! Поворачивай вспять! Анкорьте[95] ушкуй!

— Да где? Що? Аль ошалел, Васька?

— Никакой не ошалел! Сам видал своими очами!

— И я, кажись, що-то такое узрил…

Все переполошились, встал со своего места и владыка. В мыслях у него вспыхивали какие-то неясные ожидания. А что, если и впрямь достанется что-то со дна Ильменя?.. И чудом сим спасётся древняя вольность новгородская и от Москвы, и от латинства!..

Кормчий уже разворачивал ладью, парус хлопотал, складываясь; подойдя вместе с Фомой Андреевичем к краю посудины, архиепископ взволнованно смотрел на воды озера, хорошо просвечиваемые солнцем насквозь, до самого дна. Да и глубины тут не было никакой.

Вспятившись, ладья вернулась примерно к тому месту, где причудился златой блеск. Волны, стукаясь о борт, раскачивали кораблик. Все замерли, чуть дыша и напряжённо вглядываясь в заманчивые воды былинного озера. И вдруг архиепископ явственно увидел, как что-то поблескивает на дне золотым сиянием.

— Вижу! — рявкнул под самым ухом у Феофила молодой сын купеческий, Федька Курицын, который вчера привёз в Новгород казнённых в Русе знаменитых сынов боярских, в том числе и Марфина витязя, Дмитрия Борецкого.

— И я вижу, — выдохнул архиепископ в страшном волнении. Он и впрямь видел, но непонятно что — какие-то золотые узоры, расплывчатые очертания чего-то огромного, лежащего на дне и сверкающего в лучах полдневного летнего солнца.

— Где, Сокол, где? — чуть не падая за борт, хваталась за Федькин рукав его спутница, дочка угрина-снадобщика из Неревского конца. Видать, Федька умыкнул её без родительского благословения, поскольку, когда отчалили в Новгороде, отец Курицын объявился на пристани и стал выкрикивать Федьке всевозможные ругательства, требуя, чтобы сын немедленно воротился.

— Да вон же, Ласточка! — указывал Федька своей юной угринке.

«Ишь ты, — в недовольстве подумал архиепископ, — Сокол, Ласточка!..» Тем временем уже многие увидели златое сияние на дне Ильменя, восклицали, тянули руки, указывали перстами. Трезубый якорь плюхнулся в воду и мигом вгрызся в дно, ладью дёрнуло и повело в сторону, но не уносило, а шатало на одном месте. Во все глаза Феофил всматривался в лежащее на дне диво, но золотые очертания так и оставались неопределёнными, к тому же волны не давали как следует сосредоточить взор. Нечто золотое и великое блазнилось, дразнило, посверкивало на глубине двух-трёх саженей, качалось, мутилось, таяло… И вдруг Феофил отчётливо осознал, что там ничего нет, что глаза его видят обыкновенное дно — никаких узоров, очертаний, никакого золотого блеска!.. Что за морока! Он оглянулся по сторонам и увидел ошалевшие, растерянные лица.

— А куды подевалось-то? — первым воскликнул всё тот же Федька Курицын.

— И впрямь, братцы, исчезло! — плаксиво выпалил Васька, который первый увидел златой блеск.

— Да що это такое!

— Братцы ушкуйники! Бис нас морочит!

— Владыко Феофил! Що сие значит?

Феофил молчал. Холодный пот прошиб его. Неужто всё увиденное на дне озера было дьявольским наваждением? И как, чем объяснить его? Какими словами истолковывать? Феофилу сделалось страшно. Он снова оглядел лица перепуганных новгородцев. Наконец заговорил:

— Снимайте анкорь! Уходим отселе, да поживее! Сдаётся мни — соблазны тут гуляют по дну Ильменя. Помолимтеся, братие, ко святому Миколаю-угоднику, Мирликийскому чудотворцу. «Возбранный Чудотворце и изрядный угодниче Христов, миру всему источаяй многоценное милости миро…» — начал он громко читать, осеняя себя крестными знамениями. Васька, тот самый, что первым соблазнился мнимым златым сиянием, как видно, чувствовал за собой вину и с криком «Эх!» сиганул за борт, устремился к дну. Тем временем кормчий вновь разворачивал судно, снимая его с якоря. На якоре же вытащил и Ваську. Вода дождём бежала с его одежд, глаза были выпучены.

— Пусто там, братцы, — бормотал он жалобно. — Голое дно, да и всё! Що ж за морока такая?!

— Тихо ты! Молчи! Молись! — огрызнулись на него.

Так, с молитвами к Николаю Чудотворцу, отправились дальше к полуденному берегу озера, который уже виднелся во всех подробностях впереди ладьи. Под крутым обрывом в водных зарослях суетились местные обитатели — нырки и гагары, крохали и дикие гуси, большие и малые бекасы. Средь этого птичьего мира царил переполох — москали устроили настоящую облаву, меткие стрелы били птицу навзлёт и на плаву, то там, то сям начинали трепетать и хлопать по воде крылья в предсмертных муках.

— Ишь ты, — сказал посадник Фома Андреевич, — каково лупят! А ить сегодня пятница, постный день, птицу нельзя вкушати. Ох, москали, москали!..