Державный

Да, посадницы! Несмотря на всё неслыханное унижение, которое она испытала сегодня утром на вече, когда её лишили звания старшины Господина Великого Новгорода и большинством голосов выкрикнули новым степенным посадником Фому Коробова. Какой неожиданный удар со стороны веча! Казалось, словенцы[86] побеждены, обескровлены, задавлены, вот-вот придёт подмога со стороны Литвы, огромное войско, возглавляемое бравым литовским паном, женихом Марфы, правда неревская[87] восторжествовала, и вече должно понимать это. А оно вдруг провозглашает новым посадником Фому, словенца! Но недолго продлится сие безрассудство новгородское, дай только срок!

Самое обидное, что обе её главные сторонницы — и Анастасия, и Евфимия — перешли на сторону умеренных, тех, которые ни за Литву, ни за Москву. А когда кто-то в толпе громко крикнул: «Марфе Посаднице дали по заднице!» — Анастасия даже рассмеялась. Евфимия всё же вернее осталась, вот она, тут стоит, поблизости.

— И вот, — продолжал свой рассказ Курицын, — по этому приказу князя Ивана Васильевича и повели их на казнь, а как казнили их — на то нет моих сил бачить. Скажу токмо, що сповидались они по христианскому обычаю и приняли погибель свою безропотно.

Наталья Селезнёва громко разрыдалась. Марфа строго глянула на неё, одёрнула:

— Погоди причитать, сперва в лари заглянем. Снимайте крышки!

Сама удивлялась Марфа, откуда силы в ней такие необъяснимые, что не упала она без чувств и не закричала, как Наталья Селезнёва. Да, в ларе гробовом лежал сынок её Митенька! Головушка ссеченная грубой ниткой к шее пришита. Ухватилась Марфа одной рукой за угол гроба, а другую на грудь покойнику положила. Холодна грудь Митеньки, не колыхнётся! А на груди рученька его… Тут Марфа увидела, что указательного пальца, на котором некогда был надет чудодейственный перстень, нет на деснице Дмитрия. Всё поняла она — не помог Иллюзабио потому только, что в час судилища поганого не было перстня на пальце у сына.

— А палец? — выдохнула Марфа, вопросительно взглянув на Курицына.

— В битве ему отсекли его, — отвечал Курицын, глядя прямо в глаза Марфы честным взором.

— Всё понятно мне… — простонала Марфа, пошатнувшись.

Осознание того, что Дмитрий всё же мёртв, второй волной нахлынуло на неё. И смертельный холод охватил её тело, задрожала несчастная мать, будто не летний полдень стоял, а зимняя ночь, и не роскошные аксамиты были надеты на ней, а сквозное ветхое рубище. Сначала она потеряла первого мужа, потом второго, потом обоих сыновей от первого брака, потом сообщили ей о гибели Иоанны, которая так и не сделалась второй Иоанной Аркской, и вот теперь — новая жестокая потеря!..

Подняв глаза, она увидела Афанасия Горшкова, скорбно взирающего на мёртвого Дмитрия. Соратник по Шелонской битве, он пришёл посмотреть на погибшего боярина. Но не место ему теперь здесь, ибо и он на сегодняшнем вече переметнулся на сторону словенцев, голосовал за нового посадника. Хотела было Марфа погнать Афоньку, да не хватило сил. Махнула рукой, показывая, чтобы ларь с телом Дмитрия несли в домашнюю церковь, расположенную средь многочисленных хором Чудного дома. Родственники остальных трёх покойников стали выносить свои гробы со двора Борецких, чтобы отнести их в разные стороны.

— Матушка, — обратился к Марфе младший сын Василий, когда она уже шла следом за гробом с Дмитрием. — Курицын тот спрашивает, можно ли ему быть свободну.

— Отпустите его с Богом, — еле слышно ответила Марфа. — Да дайте ему рубль.

Всё вмиг потеряла она, а Иван Московский, будто злая сила способствует ему, только обретает и обретает. Неужто погибнет вольность новогородская? Неужто не быть Новгороду одной из столиц Европы? Неужто суждено ему вновь подчиняться гнилой Руси? Именно гнилой, потому что ничего там нет, в Москве этой, кроме гнили многовековой. Так и будут за ярлыками татарскими гоняться! А Марфа мечтала принести Руси великое обновление; как Богородицу во храм, ввести Русь под единый купол просвещённых европейских народов. Равная среди равных, вошла бы она в семью западных христиан, и пусть бы временно стала называться Литвою, прошло бы несколько десятков лет, и все увидели бы трон государственный не в Вильно и не в Варшаве, а в Господине Великом Новгороде. На троне же — не Ягеллонов, а потомков Исака Борецкого и Марфы Борецкой-Лошинской.

Иван по старинке думает, что тот, кто хорошо воюет, тот и всем владеет, а уж давно на западе всё по-другому, и в чести те, кто хорошо торгует. Когда-нибудь и на Москве поймут это, да будет поздно. Сильна ганза не воеводами, а золотом да серебряными оборотами.