Державный

Молодой великий князь выехал через Боровицкие ворота, свернул налево, поскакал по мосту. Сон одолевал его, даже не сон, а какой-то обморок. Он и не заметил, как очутился на Москворецком острове, как слез с коня, как вошёл в дом Мелитины. Очнулся он уже в её жарких объятиях.

   — Не зря, не зря я тебя печёными воробушками накормила, — радостно говорила ему Мелитина. — Весь год ты, княже, будешь теперь лёгок и скор.

Василий так спешил поскорее лечь с нею, что она лишь удостоверилась, ту ли вещь он привёз, которую просила, и повела в свою постель. Пробудившись через какое-то время, он знать не знал, сколько минуло — час ли, два ли, три ли, знал лишь, что ему очень тепло и хорошо рядом с Мелитиной, нагая грудь которой была пред его лицом, литая в сиянии свечей, а ласковая рука теребила кудри на лбу Василия. Повернувшись, он увидел под образом Спаса распятие, принадлежавшее некогда Фёдору Курицыну, и спросил:

   — Почто оно тебе? Ведь медное! Я бы тебе златое подарил.

   — Иное медное лучше златого, — загадкой ответила Мелитина.

   — Да, — неопределённо вздохнул Василий. — Тебе, должно быть, от покойного мужа большое наследство осталось?

   — Муж, — отвечала прелестница, набрасывая на себя просторную рубаху, — за полгода до смерти разорился дочиста и умер, как говорят мадьяры, szegeny mint a templom egere, то есть бедный как церковная мышь.

   — Сегень?.. — туманно припоминая что-то, повторил венгерское слово Василий Иванович. В своё время его обучали языкам, в том числе и венгерскому, но столь же безуспешно, как и остальным. В отличие от отца он в этой премудрости был слаб. К тому же он не любил, когда кто-то из иностранцев говорит по-русски, коверкая речь, сильно противился воле отца сыскать ему суженую то у сербов, то у датчан, то в немцах и премного ликовал, когда Иван Васильевич согласился выбрать ему невесту среди множества русских девиц, нарочно представленных ко двору, самых наираскрасавиц, свезённых из разных концов страны для смотрин, на выбор молодого государя.

   — Очень ты мне полюбился, Гаврилушко, — молвила Мелитина, сбивая с великого князя воспоминание о великих московских смотринах, на которых победу одержала несравненнейшая красавица Соломония Юрьевна Сабурова, юная княжна из Переславля-Залесского. — Как бы я хотела женой твоей стать! — продолжала Мелитина, наливая Василию чарку густого красного вина. — Да не суждено мне, вдовушке. К тому же и ты жених, осенью, слыхано, свадьба намечается. А Солоха-то твоя любит тебя?

   — Любит, — со вздохом ответил Василий. — Хотя, конечно, как она меня может любить или не любить? С виду я неплох, государство моё процветает. Не любить ей меня нельзя, а по-настоящему, как у нас с тобой, у меня с нею ещё ничего не было. Да и будет ли — Бог весть. Что, как она в любви окажется снулая?

   — Жену ты ох как поспешно избрал! — посетовала Мелитина. — Недолго ты её любить будешь. Верно молвил: снулая она. Снулая, как нынче рыбы в реке. И детей у тебя от неё не будет.

   — И откуда бы тебе про то знать?! — вдруг рассердился Василий Иванович. — Вот назло же в первый год после женитьбы она родит мне крепкого сына! Тогда посмотрим.

   — Сына тебе не она родит, — усмехаясь, возразила вдова мунтьянского воеводы.

   — Уж не ты ли? — продолжая сердиться, спросил Василий.

   — Ох, я бы тебе такого сыночка родила, — чарующе улыбаясь, стала вновь ласкаться к нему Мелитина. Миг — и он уже застонал от вожделения к ней:

   — Как ты прекрасна! Да не колдунья ли ты? Что со мной делаешь? — Губы князя, терпкие от вина, слились с губами красавицы.

Любит ли он и впрямь свою Соломонию? Желает ли жениться на ней? Особенно после всего, что случилось в эту ночь. А не лучше ли бросить всё, бежать вдвоём с Мелитиной, отъехать от отца, как когда-то советовал Владимир Гусев, не ждать, покуда помрёт Державный? Он-то ведь ещё, может статься, сто лет так протянет в полуживом своём состоянии. Ещё чего доброго вызволит внука и вновь на престол возведёт, а Василия свергнет да в темницу!..