Державный

Но больше, чем брата своего, Дмитрий Иванович любил Москву и мечтал хоть когда-нибудь стать её господином. Никто из сыновей Державного Иоанна не был так похож на своего отца, как Дмитрий — такой же тощий, высокий, слегка сутулый, длиннолицый и длинноусый. Сходство редкостное, всегда всех удивляющее. Духовник отца, игумен Митрофан, помнивший Ивана Васильевича в том же возрасте, в котором теперь Дмитрий, неизменно всплёскивая руками, повторял: «Один к одному! Своя от своих! Единородный, иже от отца рождённый, плоть от плоти». А имя какое славное — Дмитрий Иванович, — точь-в-точь как у прославленного прапрадеда, Дмитрия Донского. Это ли не знаки? А главное, и по свойствам своим Жилка подобен как отцу, так и прапрадеду. И он сам знал, что будет наилучшим продолжателем дела отца и прапрадеда, Василий не таков — бывает и дурен, и слабоволен, и даже трусоват. Любя брата, Дмитрий не желал Василию быть государем Московским. Он также знал, что в случае, если Василий как-то устранится от наследования и если при этом ещё жив будет отец, то Иван Васильевич предпочтёт назначить своим наследником его, Дмитрия, а не второго по старшинству, не Юрия Ивановича. Этот совсем не годится — внешне, как и Василий, больше похож на покойницу-мать, Софью Фоминичну, а в свойствах своих — ни то ни се. Говорят, дядя Андрей Меньшой таков был — в битве на Угре доблестно сражался, а вотчиной своей нисколько не умел управлять, тридцать тысяч рублей отцу после смерти должен остался. На тридцать тысяч можно целую область купить.

К Дмитрию Ивановичу и Кошкину присоединились другие всадники — Мишка Гусев, Фёдор Курбский, Данила Мамырев, брат Семён Иванович, иные, среди которых даже был один архимандрит — Вассиан Симоновский, брат Иосифа Волоцкого. Все сгрудились на мосту, ожидая, пока догонит толпа.

   — Чего ждём? Вперёд! — крикнул Гусев. Он приходился братом некогда казнённому на Москве заговорщику Владимиру Гусеву, теперь служил при Юрии Ивановиче и всегда рад был выказать своё рвение и непричастность к делам казнённого брата.

   — Айда! — поддержал его Кошкин и пустил коня своего вскачь. Дмитрий Иванович устремился следом, копоть от светоча летела ему прямо в лицо, но он не замечал её.

Справа от моста на берегу Москворецкого острова темнели сады и дом ересиарха Курицына — большая усадьба. Дмитрию Ивановичу сделалось жутковато — каково бороться-то с нечистой силой? Подъехав к высокой бревенчатой ограде, всадники и с ними Дмитрий Иванович стали окружать усадьбу. Набравшись решимости, Жилка выдохнул:

   — Благослови, владыко Вассиан!

   — Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, — осенил его крестным знамением Симоновский архимандрит. Жилке тотчас подумалось, что, став великим князем, он сего Вассиана попросит быть ему духовником, ибо отцовским духовником тоже был некогда Вассиан, епископ Ростовский, он ещё смешное прозвище имел — Рыло.

Ударив своего Басаргу под брюхо бодцами, Дмитрий устремился прямо к воротам, нырнул в них, невольно пригибаясь и даже не удивившись, что ворота распахнуты настежь. Вот это-то и отличало его от Державного — излишняя лихость, граничащая с неосмотрительностью. Вояке, рубаке можно быть таким, государю — нельзя.

Два года назад, после того как Василий провёл неудачную войну против Ливонии и Литвы, Державный назначил Жилку руководить походом на Смоленск. Войско Дмитрий Иванович привёл к Смоленску внушительное, при нём были воеводы Яков Кошкин, князь Александр Ростовский, братыши Иван Рузский и Фёдор Волоцкий, северские князья Семён и Василий. Но подойдя к городу, Жилка хотел решительными приступами с наскоку захватить его, расшибся и ввиду наступления войск литовского государя Александра Казимировича вынужден был с позором отступить. Свояк прогнал шурина.

Вот и теперь, сломя голову бросаясь на приступ, Дмитрий Иванович безрассудно подвергал себя опасности, будто захвати он единоличной доблестью дом с нечистой силой — и уж точно быть ему на Москве государем!

Но, к счастью, никакая смертельная опасность не подстерегала князя Жилку. Дом был пуст, как маковая коробка зимой. Сжимая в руке увесистый клевец, Дмитрий вышиб ногой незапертую дверь и шагнул внутрь. За ним последовали Гусев, Курбский и брат Семеша. Их обступили темнота и нежиль, пахло сыростью и тлением, как в грибном овраге. Подоспевший Кошкин озарил внутренность курицынского дома своим чадящим светочем. Переходя из одного помещения в другое, они видели сплошь голые стены, покосившуюся стоялую утварь, обветшалую прошлогоднюю паутину.

И вдруг, войдя в очередную сумрачную клеть, все так и отпрянули в суеверном страхе. У Дмитрия внутри враз захолодело — он увидел самого чёрта!..

В следующий миг осозналось и отлегло:

— Фухххх!.. С нами крестная сила! А я-то!..

Посреди клети стояла огромная кровать, застеленная козьей шкурой, поверх которой лежал крупный козлиный череп с длинными волнистыми рогами. Он-то и померещился Дмитрию чёртом.

   — Свят-свят-свят Господь Саваоф! — промолвил за спиной у Дмитрия воевода Курбский.

   — Истинно сатанинское место, — сказал Гусев.