Державный

И тут старец пробормотал какую-то свою варварскую короткую молитву и со всей силой хлопнул Андре ладонями по лодыжке и колену. Адская боль пронзила всё его существо, такая невыносимая, что глаза юноши закатились и сознание покинуло его.

Когда он очнулся, то увидел себя лежащим в повозке рядом с Фомою и Бернаром, которые сидели и смотрели на него, ожидая, когда к нему вернётся душа.

   — Как твоя нога? — тотчас спросил Бернар.

   — Не знаю, — тихо ответил Андре, боясь пошевелиться, потому что боли не ощущалось и было страшно её воскресить.

   — Это уже хорошо, — засмеялся Фома. — Болела бы — знал.

   — Как? Мы ещё едем? Мы ведь уже были в виду города, — удивился Андре.

   — Лежи-лежи, — усмехнулся Бернар, — и минуты не прошло с тех пор, как мы затащили тебя в повозку и тронулись. Попробуй всё-таки пошевелить ногой.

   — Боюсь!

   — Смелее, мой мальчик! Тома уверяет, что для старца Ионы исцеление таких увечий, как у тебя, сущий пустяк.

   — Не могу, боюсь.

   — Ну и лежи тогда, покуда не приедем.

   — Мне почему-то ужасно холодно. Знобит.

   — А мне как раз жарко. — Бернар снял с себя свой превосходный упелянд[3] и накрыл им Андре, у которого и впрямь начали стучать от озноба зубы. — Так, значит, вы, — продолжил он разговор с Фомою, начатый, ещё когда Андре пребывал без сознания, — едете в Муром за сыновьями князя Базиля?

   — Да, — ответил молодой монах, — именно так. Надеюсь, вы осведомлены о нынешнем состоянии дел в Московском государстве и соседних с ним русских княжествах?

   — Лишь немного, — сказал Бернар, пошевелив ладонью так, будто он оглаживал ею что-то круглое.

   — Знаете, кто овладел московским троном?

   — Да, некий Шемяка. Кажется, родственник Базиля?

   — Двоюродный брат. Дело в том, что после смерти великого князя Димитрия, победителя монголов в славном сражении на Куликовом поле, стал княжить его старший сын Василий. Перед своей смертью он завещал престол своему сыну, тоже Василию.

   — Нынешнему?

   — Да, верно. Ему тогда было десять лет от роду, а родной дядя по имени Юрий воспротивился этому, захотев овладеть Москвою, потому что раньше после смерти великого князя его место занимал не сын, а следующий брат по старшинству.

   — Зачем же тот Базиль завещал сыну?

   — Чтобы княжество Московское продолжало возвышаться. Разве не так у нас во Франции, в Париже?

   — Ну да, ну да, понимаю. И что же? Началась война?

   — Нет. Тогдашний верховный архиерей митрополит Фотий сумел всё уладить, но после смерти Фотия действительно разгорелись великие распри. Юрий со своими сыновьями, Василием Косым и Димитрием «Д1емякой, стал бороться за престол, причём Василий, будучи от природы косоглазым, завидовал тому, какие у Василия Васильевича красивые глаза, и беспрестанно похвалялся, что, как только возьмёт Москву и пленит великого князя, вырвет их у него из глазниц. В конце концов он сам попал в плен к людям Василия, и те, злясь на Косого, взяли да и выкололи ему очи.

   — Какая дикость! — фыркнул Бернар.

   — А то у нас ничего подобного не случалось, — заметил с укоризной Фома.

   — Случалось, и даже похлёстче, — засмеялся Бернар.

   — То-то и оно. Ну вот. Война закончилась полным поражением врагов Василия и договором с ними, ввиду того что к Москве пришли полки татарского хана Улу-Махмета. Однако, не сдержав условий договора, Димитрии Юрьевич не пришёл к Москве, когда хан принялся её осаждать, и не помог своему двоюродному брату. Не зря у него и прозвище такое — Шемяка.

   — А что это значит? — спросил вдруг Андре, согревшись и высунувшись из-под Бернарова упелянда.

   — Гляди-ка, ожил! — улыбнулся Фома. — Ну что, нога-то болит или уже исцелилась?

Андре осмелился наконец и потихоньку стал сгибать ногу. Боли не последовало, и, боясь даже радоваться, он ещё смелее стал двигать ногою. Чудо! Никакой боли не было и в помине. Андре улыбнулся и почему-то густо покраснел.

   — Исцелилась!..

   — А, вот видишь! — рассмеялся Фома. — На то он и чудотворец, наш Иона! Знаменитый праведник!

   — А где он?

   — Да пешком идёт. Он любит по утрам ходить. Мы с ним от самого Переславля едем. Так вот, хотя ему уже и семьдесят, утром он непременно вёрст десять пешком проходит.

   — Вёрст?

   — Ну, миль по-нашему. Или треть лье — будет верста.

   — И не устаёт?

   — Устаёт немного, но вообще он крепкий, ещё лет двадцать проживёт, даст Бог. А какой у него дар исцелять людей, вы сами смогли увидеть. Причём и впрямь смешно — обязательно бьёт при этом. Если у кого зубы болят — по зубам кулаком стукнет, и проходит, у кого мигрень — по голове лупит, живот болит — по животу нещадно кулаком. Поначалу пугаются, обижаются даже, а потом в ножки кланяются врачевателю нашему.

   — Он митрополит? — спросил Бернар.

   — Увы, пока ещё нет, но непременно в очень скором времени станет им. Как только справедливость в Москве восстановится.

   — Ну так и что Шемяка? — спросил Андре.