Державный

   — А, Шемяка-то? — сказал Фома. — Шемяка означает — ни то ни се, ненадёжный человек, дрянь. Он и есть ни то ни сё. Русские говорят — ни Богу свечка, ни чёрту кочерга. У князя Юрия три сына — один косоглазый, другой никакой и только третий красавец, тоже Димитрий, как и Шемяка, у него и прозвище — Красный. Только он уже помер.

   — Что же это? — удивился Бернар. — Двое родных братьев и оба Димитрии? Опять скажете, что и у нас, французов, такое бывает?

   — Нет, насчёт нас не упомню, — сказал Фома. — Но и у московитов такое почти не встречается. Просто Юрий назвал сына в честь славного героя Димитрия, а сын больно уж нехорош оказался, он тогда и второго Димитрием нарёк, разделив прозвищами — Шемяка и Красный. Это ещё что! Вот у княжича Ивана был старший брат Юрий. Он прожил четыре года и помер, а чуть ли не на другой день после его смерти великая княгиня родила ещё одного мальчика, и Василий, тоскуя по умершему Юрию, этого новорождённого тоже назвал Юрием. А княжич Иван, говорят, до сих пор считает, что Юрий нарочно умер и заново родился, чтобы только не быть старшим и не наследовать престол, поскольку очень уж ленив.

   — Очень смешно! — согласился Бернар. — Ну и как же случилось, что Шемяка захватил трон, а Базиля изгнал?

   — После того как прогнали от Москвы хана Улу-Махмета, целых пять лет всё было спокойно, — продолжил свой урок истории Фома. — В начале прошлого года хан снова пришёл на Русскую землю. Великий князь со всей своей ратью встречал его здесь, около Мурома. Улу-Махмет испугался и бежал без боя, но летом сыновья его нагрянули, и возле Евфимьева монастыря произошло сражение. Поначалу татары дрогнули и стали отступать. Великий князь преследовал их и потерял порядок в войсках. Татары вдруг развернулись и нанесли московитам полное поражение, а самого Василия взяли в плен. Беда за бедою — не прошло и недели после этого несчастья, как в Москве огромный пожар случился, весь город выгорел, деревянные строения все до единого, каменные развалились и попадали, людей погибло около тысячи. И мой отец в том числе...

   — Примите моё сочувствие, — молвил Бернар.

   — Спасибо, — отозвался Фома. — Он добрый был человек. Так вот, хан недолго намеревался со своими сыновьями в Московии задерживаться и, не дожидаясь, пока московиты соберут большое ополчение, поспешил обратно в Орду, а князя Василия отпустил, взяв с него огромный выкуп в пятьдесят тысяч рублей.

   — Это ж сколько на наши-то? — задумался Бернар.

   — Примерно пятнадцать тысяч ливров.

   — Ого! Не может быть! Неужто так богаты московиты?

   — Вообще говоря, не бедны.

   — Это хорошо. Ну и?..

   — Кроме выкупа Василию пришлось ещё много татар привезти в Московию и дать им кормление — то есть возможность кормиться в разных волостях за счёт местного населения. Это, разумеется, вызвало большое негодование в народе, и Шемяка поспешил воспользоваться гневом московитов. В феврале нынешнего года Василий с сыновьями отправился молиться в Троицкий монастырь, что неподалёку от Москвы. Тем временем Шемяка овладел столицею, схватил мать и жену Василия и отправил своего воеводу Ивана Можайского на взятие Троицы. Тот схватил Василия прямо в храме, привёз его Шемяке, и Шемяка, мстя за ослепление брата, выколол великому князю глаза, после чего отправил его в Углич, где и заточил вместе с женой, великой княгиней Марьей Ярославной.

   — А как же сыны его очутились в Муроме? — спросил Андре.

   — Слуги припрятали их в Троицком монастыре, — отвечал Фома. — Можайский в суете забыл про них. После их переправили к верным людям Василия, князьям Ряполовским, в село Боярово, что невдалеке от града Юрьева, на востоке от Москвы. А уж оттуда Ряполовские перевезли Ивана и Юрия в Муром. Шемяка ожидал, что Русь ему подчинится, но не тут-то было. Со всех сторон поднялось возмущение, более сильное, нежели доселе на Василия было. Видя это, Шемяка быстро смекнул: надо заглаживать вину свою. Тогда призвал к себе Рязанского епископа Иону...

   — Нашего? — спросил Андре.

   — Нашего, нашего, — улыбнулся Фома. — И говорит ему: «Батюшко Ионо! Поезжай в Муром, в свою епископию, и возьми детей Василия на свою епитрахиль, а я с радостью их пожалую, отца и мать их выпущу и дам им огромную вотчину».

   — Что значит — на епитрахиль? — спросил Андре.

   — Ну, значит, что под его епитрахилью их никто уж не посмеет тронуть, и Ряполовские могут доверять, — пояснил Фома. — И вот, взяв себе в провожатые меня и послушника Геннадия, батюшка Иона отправился в Муром, подле которого мы и вас встретили. А теперь, дорогой Бернар, не сочтёте ли вы нужным поведать мне, зачем это вы из такого далека в Муром путь держите?

   — Гм, — кашлянул Бернар, и Андре сделалось любопытно, как он станет объяснять, но в этот миг повозка остановилась и путешественники увидели себя вблизи городских ворот.

   — Ага, — сказал Фома, — за разговором не заметили, как и приехали. Ну что же, после расскажете, вылезаем. Нога-то как? Двигается? Как новенькая?