Державы Российской посол

Между тем эвакуация войск Петром предрешена, «понеже господа датчане так опоздали в своих операциях». Батальоны вторжения плывут обратно в Росток, на зимние квартиры. Но поток клеветы не остановить. Георг сгоряча велит адмиралу Норрису напасть на русские корабли, а царя захватить в плен. Рассудительный моряк не выполнил приказ, исходивший из ганноверской канцелярии короля, – Норрис англичанин и подчиняется Лондону.

Пройдут десятилетия, века, – на Западе, в трудах историков не утихнет отзвук напрасного переполоха в Копенгагене – Петр-де лелеял мечту простереть свою власть до Зунда и отказался лишь поневоле.

Год 1716-й не принес крупных баталий воинских, но сражения без выстрелов, дипломатические, разгорелись с ожесточением небывалым. Для ответа противникам берется за перо Шафиров, его сочинение, просмотренное и дополненное Петром, переводится на немецкий язык. Правда о намерениях России изложена горячо, убежденно, умно, заглавие с разгона сливается с текстом: «Рассуждение, какие законные причины его величество Петр Великий, самодержец Всероссийский и протчая и протчая и протчая, к начатию войны против короля Карла 12 имел и кто из сих обоих потентатов, во время сей пребывающей войны, более умеренности и склонности к примирению показывал…»

Мирные демарши царя поименованы. На них шведы «великой гордостью и ругательствами ответствовали». Обуян тщеславием, «раздавал его королевское величество уже многим государства Российского чины, за заслуги своим генералам»: генерал Шпарр, например, получил патент на губернаторство московское.

В адрес короля – ни малейшей запальчивости. Те, кого он обзывает варварами, именуют его безукоризненно вежливо, с титулом. Силой и уверенностью в правоте дышит каждая строка «Рассуждения».

«Но понеже всякая война в настоящее время не может сладости приносить, но тягость, того ради многие сей тягости негодуют, одне для незнания, другие же по прелестным словам ненавистников, зря отечество наше возвышено богом».

Стало быть, верь, Европа, – царя не тешит кровопролитие! Народы терпят годину бедствий не по его вине. «Продолжение сея войны не от нас, но от неприятеля» – таков итог рассуждений, такова истина, которая должна стать ясной немцам, полякам, датчанам, всем людям, всем дворам иноземным. Россия впервые обратилась к Западу со столь широкой декларацией – и, как видно, сделала это умно, уважительно, с честной прямотой и с большим тактом.

Без крови, без штурма мир у Карла не вырвать. Датский плацдарм, самый выгодный, потерян – атаковать придется с Аландских островов, из Пруссии. Новый прусский король Фридрих-Вильгельм еще жарче, чем предшественник, поклоняется Марсу, обожает гвардию, воинские артикулы. Это на пользу – ведь союзу с Россией он верен. А кроме него надежных союзников не остается. Плохо, что беден Фридрих-Вильгельм кораблями. Морских сил в будущей кампании потребуется больше, роль флота – ввиду дальности переходов – возрастает.

Россия против Швеции на море, почитай, одинока, но в успехе Петр уверен, лишь бы не мешали англичане. Отсюда задача первейшая – Англию, потенцию на море главную, обезвредить.

Трудиться для сего надлежит всем послам, – в Копенгагене Долгорукову, в Берлине Головкину, в Гааге Куракину.

2

Борис в Голландии давно – с тех пор, как завершились конференции в Утрехте. На родине не бывал, служба не дала вырваться. Гаага – знатнейшее в Европе средоточие машинаций политических, котел интриг, ристалище лживых политесов и тайных козней. Где же и быть набольшему дипломату российскому, как не здесь!

Сидеть, безвыездно сидеть в Гааге, на плоском приморье, где погода всяк день переменяется и холодом обдает нежданным, хотя бы и среди лета!

Дом у посла пригожий, красного кирпича, с белыми обводьями вкруг окон, как в обычае у голландцев. Поутру к окнам подбегают рыбацкие женки. В корзинах лежат, испускают запах моря селедки, лососи, угри. А хочешь – покупай с тележки двухпудового палтуса, толстого, бархатистого, жирного, что боярин.

Женки крепки, румяны, грудь взбита корсажем, волосы, зачесанные кверху, стянуты золоченой круглой застежкой. Зубы в улыбке блещут еще ярче. Молодой Куракин от сих прелестей в немалом смущении.

Александру двадцатый год, ростом перегнал отца, масти смуглой, материнской, однако черты лица против лопухинских тоньше, взгляд веселый. Науки в Лейдене постигал ревностно, говорит по-голландски, по-немецки, по-французски. К языкам охота большая. Состоит при отце в посольстве, в должности канцеляриста.

Морскую живность для посольского стола выбирает камердинер Огарков. Ливрея трещит по швам на богатырских его плечах. Женки смотрят восхищенно, как он взвешивает на ладонях, подбрасывает тушу палтуса.

– Шведы, слыхать, жалуются, – говорит Борис. – Им, вишь, мелочь достается, головастики.

У женок свой табель – начинают обход с русского посла, затем идут к английскому, а шведа навещают в последнюю очередь.