Державы верные сыны

Дружко, рослый и расторопный двоюродник[46], стал казачонка со стула сталкивать, а тот в ответ – пороть гостя плетью. Впрочем, торг между ними был скоротечен: продал сорванец свою сестру за ярославскую свистульку. А Устинье так хотелось, чтобы красавец жених поскорей сел с ней рядышком! И когда стул был выкуплен, и взял Илья в руки казачью плеть, как знак власти над женой, бабы заголосили:

Татарин, братец татарин,
Продал сестрицу за талер…

И снова подняли прощальные причитания, от которых леденело ее сердце, и выступали слезы…

Молодых вывели на улицу и посадили в сани, а напротив примостился священник с крестом в руке и дружко. В родном курене остались отец с матерью и подруги. Только посажёные родители да сват со свахой сопровождали молодых к церкви на передних разлетайках.

Запомнилось Устинье Филимоновне, как на паперти сняла сваха с нее шапку и, распустив девичью косу, расчесала надвое. А по завершении венчания, тут же, на паперти, убрала ей голову по-женски: заплела две косы и надела повойник. И только теперь ее, венчанную супругу свою, имел право Илья везти в родительский курень!

На пороге встретили свекор со свекровью, подняли поднос с хлебом-солью, пропуская молодых в горницу. «Князя с княгинею», Илью и Устинью, осыпали пшеничным зерном, орехами, деньгами и пряниками, чтобы обретали богатство да счастье!

Но, увы, с этого и началось самое неприятное, сковавшее и душу, и тело Устиньи. Шумное застолье закипело, и на молодую жену со всех сторон устремлены были любопытные взгляды. Она стыдливо отводила глаза, дрожала от страха и ожидания постыдной обязанности, после первого блюда, поданного на стол, идти в спальню…

Через полчаса разбитная сваха выскочила к опьяневшей жениховой родне с простынёю, на которой остались пятна крови – доказательство непорочности невесты. Свадьба раздалась с новым размахом. Дружко и сваха помчались к родителям молодой с радостной вестью и, одаренные отрезами материи, которые крестообразно повязали на плечи, вернулись с ними в ремезовский курень. По обычаю новых родственников приветствовали песнями, и все гости выпили за здоровье родителей, воспитавших честную дочь…

Как это было давно! Пролетело больше четверти века… И почти половину времени провела Устинья Филимоновна без мужа, – вначале казака, а затем урядника казачьего полка. В курене свекрови жила, растила детишек. Свекор погиб на шведской войне. Муж тоже в дальней стороне. Все хлопоты по дому и хозяйству лежали на ее плечах.

Не стало родителей и свекрови – сынок да Марфуша подросли. Оба трудолюбивые и уважительные. С дальней неметчины возвратился Илья урядником, с денежным запасом и кое-какой добычей. Привез ей украшения: перстни золотые с аметистом и рубином, ожерелье жемчужное. Среди казачек именно жемчуг ценился больше всего. И на Устинью, наряжавшуюся на праздники, многие взирали с завистью, – чистая богачка!

Минуло ей сорок годков, минул век бабий. И замышляла она выгодно женить Леонтия на Малашке, старшинской дочери. И сродниться со станичной «верхушкой». Надеялась при старости покохаться, ничего не делать за невесткой и служанками да внуков поднимать. А судьба иное подсунула. И приходилось мириться с тем, что вряд ли сыграют сыновью свадьбу по тем, старинным обычаям…

В день отъезда Илья Денисович поднялся чуть свет и задал гнедой кошенины. После напоил ее и стал седлать. Во двор вышла Устинья Филимоновна, негромко спросила:

– Можно укладывать белье?

– Можно. Зараз подпругу подтяну…

Печальная хозяйка вынесла выстиранные запасные шаровары и рубахи, вязаные ноговицы и ичиги. Уложив одежду в седельную подушку, принялась наполнять обе переметные сумы харчем. Урядник никогда не привередничал, но требовал непременно три любимых и нужных в походах кушанья: толчь, приготовленную из сухарей и сушеной рыбы, буженину – твердое, сушеное на солнце баранье или козлиное мясо, и сек из пшена, татарскую еду, вроде запеченной пышки.

Оружие было приготовлено с вечера: добытая на войне с немцами, настоящая австрийская шашка гурда, с клеймом «Генуя» и зубчатыми линиями по бокам, два пистолета – кавказский и немецкий, черкесское ружье с костяной ложей и новехонькая пика с зазубренным на конце жалом. В тороках хранились рога с порохом и пулями, натруска.

Надев форму, Илья Денисович сел на лавку под образами, и вслед за ним расселись по куреню домашние. Проводить хозяина захотела даже Мерджан, впервые поднявшаяся с постели за эти дни.

Минуту цепенело молчание. Наконец урядник встал и трижды перекрестился пред образами. За ним последовали женщины к выходу. Устинья Филимоновна вывела лошадь за ворота, не тая слез. Муж их как будто не замечал, но дышал учащенно и срывисто. И лишь перед тем, как сесть на покорно ожидающую гнедую, не утерпел: