Держи его за руку. Истории о жизни, смерти и праве на ошибку в экстренной медицине

У матери уже три дня боли в груди. Они возникают и проходят. В какой-то момент все в порядке, старушка сидит в кресле, смотрит старые записи «Своей игры», а потом хватается за грудь, и ее любимая розовая ночная рубашка промокает от пота. Она потеет так сильно, что на кресле появляются лужицы. Приступ потливости длится минут десять, обычно до следующей рекламной паузы.

Дочь улыбается и переводит взгляд на мать.

— Мама, когда у тебя снова начались боли?

Дочь протягивает руку и осторожно круговыми движениями массирует матери спину между лопатками. Старушка не отрывает единственного здорового глаза от Алекса, не обращая на нас внимания.

Я подхожу к кровати.

— Сейчас вы ощущаете боль в груди?

Старушка не смотрит на меня.

— Говорите громче, она почти не слышит, — говорит мне дочь. — И еще она…

Женщина дважды постукивает указательным пальцем по виску.

Я хмурюсь, не понимая.

Дочь поднимается и подходит ко мне. Она прикладывает руки ко рту, как ребенок, когда хочет сказать что-то по секрету, наклоняется ко мне и шепчет на ухо. Я чувствую себя неловко.

— У нее деменция в последней стадии.

Я киваю и немного отступаю назад. Дочь возвращается на свое место и снова складывает руки. Указательный палец постукивает по колену.

— Сейчас у вас что-то болит? — спрашиваю я как можно громче, осматривая старушку.

— Мама, у тебя что-то болит? — громко и монотонно спрашивает дочь, копируя мою интонацию.

Старушка непонимающе смотрит на меня и наклоняется вбок, чтобы разглядеть телевизор за моей спиной.

Дочь пожимает плечами, словно говоря: «Видите… У нее деменция».

Я обследую пациентку. Она очень чистая. Некоторые пожилые пациенты прибывают с крошками еды на подбородке, другие — в рваной и грязной одежде, неумытые. Но не эта старушка. Она очень чистая.

— Она в хорошей форме для девяноста семи лет. Она живет с вами?

Дочь улыбается.

— Да, я за ней ухаживаю.

— Вы отлично справляетесь.

Лицо женщины проясняется.

— Я люблю свою маму.

— Это заметно, — улыбаюсь я в ответ.

Через час я возвращаюсь с анализом крови. В телевизоре идет «Своя игра». Я стою в дверях, ожидая.

«Греческие духи смерти», — говорит Алекс.

— Керы, — отвечает женщина.

«Керы», — правильно отвечает участник.

Женщина снова сияет улыбкой.

На этот раз я не улыбаюсь в ответ. Я сажусь на стул между ними.

— У вашей мамы был инфаркт, — говорю я. — В ее крови повышенное содержание тропонина. Боль в груди связана с сердцем.

Дочь бледнеет. Палец начинает постукивать быстрее.

Я превращаюсь в настоящего врача.

— Обычно, когда у человека инфаркт, мы вводим инструмент, чтобы найти закупорку сосуда, а когда находим, устанавливаем стент. Иногда стент не работает, и приходится делать операцию на открытом сердце.

Я умолкаю, мои слова повисают в воздухе. Я надеюсь, что женщина меня поймет. Ее матери девяносто семь лет. Но женщина молчит. И я продолжаю.

— Как вы считаете, чего захочет ваша мать? Захочет ли она проходить такую процедуру? И операцию, если понадобится? В ее возрасте любые процедуры рискованны.

Дочь продолжает постукивать пальцем. Она, не мигая, смотрит на меня.

Я продолжаю.

— Другой вариант — положить ее в больницу, ухаживать за ней и проводить лекарственную терапию. Без болезненных и тяжелых процедур.

Дочь неожиданно хмурится, словно мои слова стали для нее пощечиной. Она только сейчас поняла, что я сказал.

— Если вы можете ей помочь, вы не должны лишать ее этого, — резко говорит она.

Женщина подходит к матери и садится рядом с ней, защитным жестом обнимая ее за плечи.

— Сделайте все.

Она смотрит на меня, словно бросая мне вызов, чтобы я предложил другой вариант.

Я сдаюсь.

— Я вызову кардиолога, — поднимаясь, говорю я. — Мы сделаем все, что сможем.

— Сделайте все, — повторяет она.

Я пытаюсь улыбнуться, но не могу.

— Мы сделаем. Вы являетесь ее опекуном?

Дочь не смотрит на меня. Вместе с матерью она вперилась в экран телевизора.

— Да, — отвечает она, не отрывая взгляда от Алекса.

— Извините, но у кардиолога будет еще один вопрос, — дочь смотрит на экран, избегая глядеть на меня. — Если произойдет остановка сердца, мы должны подключать ее к аппаратам, или у нее есть отказ от реанимации?

— Да, да… Я уже сказала вам, да! — голос ее становится громче. Правая рука лежит на поручне кровати, указательный палец отчаянно стучит. Зеленое кольцо бренчит по блестящей стали поручня. — Я хочу, чтобы вы позаботились о ней. Она заботилась обо мне. Я хочу, чтобы вы сделали для нее все возможное.

— Разумеется, — киваю я, словно это вполне разумно.

«Сизиф», — произносит Алекс, когда я выхожу. Через час я сижу за столом, заполняя документы. Рядом со мной пикает монитор телеметрии. Девять линий отражают сердцебиение девяти пациентов приемного покоя. Неровные линии тянутся в мою сторону. Я поднимаю глаза и вижу, что одна линия на мониторе становится плоской, а потом начинает судорожно дергаться, как лента на ветру. Экран загорается красным, раздается сигнал тревоги. И мгновенно шторка отдергивается. Я вижу дочь старушки. Она в панике.

— Что-то случилось! — кричит она.