Держи его за руку. Истории о жизни, смерти и праве на ошибку в экстренной медицине

Я вскакиваю из-за стола и бегу к ней. Из ординаторской выходит сестра, замечает меня и бросается за мной.

Мы входим в палату одновременно. Несмотря на громкие сигналы, маленькая старушка лежит совершенно спокойно. Глаза ее закрыты, словно она прилегла отдохнуть после того, как испекла двадцать пирожков для внуков.

Сестра видит, что очень старая женщина ушла, и замирает. Она смущенно смотрит на меня, не зная, что делать. Я говорю ей:

— Полная реанимация.

Сестра сжимает губы так сильно, что они белеют. Она хмурится. Я чувствую, что ей хочется что-то сказать, но она молчит. Она давно работает в приемном покое и многое видела. Она кивает, подходит к старушке, готовая приступить. Я замираю, хотя и не должен. Я знаю, что будет дальше.

— Мама, я люблю тебя, — рыдает дочь.

Я осторожно отстраняю ее, беру ступеньку, подвигаю ее к кровати, поднимаюсь на нее, кладу ладонь на левую сторону грудины, а вторую поверх нее. Делаю глубокий вдох и начинаю массаж сердца. Сестра готовит дефибриллятор.

Мне нужно энергично сжимать грудную клетку, чтобы кровь пошла через сердце. Я так и поступаю. Но сердце ее скрыто за хрупкими девяностосемилетними костями. Я нажимаю. Ребра ломаются под моими руками, как сухие ветки. Под руками, которые должны сращивать кости, а не ломать их.

Я смотрю на сестру. Она держит в руках огромные пластины дефибриллятора. Я поднимаю руки, и она прикладывает первую белую пластину над левой грудью пациентки. Я переворачиваю пациентку от себя к медсестре. Она прикрепляет вторую пластину на левую лопатку. Я снова кладу женщину на спину. Я прекращаю массаж сердца, сестра поворачивается к дефибриллятору и щелкает переключателями, словно мы в самолете, а она — пилот, готовящийся к аварийной посадке.

Проходит двадцать секунд.

Дочь стоит за мной, повторяя, словно в трансе:

— Мама, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя…

По вызову палата заполняется людьми. Появляется техник, он сменяет меня и принимается за массаж сердца. Я же перехожу к изголовью кровати.

— Стоп, — командую я.

Массаж прекращается. Я смотрю на монитор. Ритм сердца не изменился. Нужен электрошок.

Гудение зарядки дефибриллятора заполняет комнату. Все замирают.

«Кто написал песню “Что такое любовь”? — спрашивает Алекс Требек. — Вопрос на сорок долларов». Зрители в студии смеются. На этот раз дочь не отвечает.

У ее матери фибрилляция желудочков. Внутри ее груди сердце трепещет и бьется, словно куча живых червей, которых бросили в костер.

— Приступайте, — киваю я сестре.

Она осматривает комнату, чтобы убедиться, что никто не находится в контакте с пациенткой или кроватью.

Сестра нажимает большую красную кнопку дефибриллятора с изображением разряда молнии. Двести джоулей электричества проходят через девяностосемилетнюю грудь, через сердце, которое оказалось между двумя пластинами. Дефибриллятор издает звук, словно мяч бросили в железное ведро.

Грудь старушки содрогается. Плечи ее отрываются от кровати и съеживаются. Я смотрю на монитор. Фибрилляция продолжается. Еще разряд. Еще. Проверка пульса. Пульса нет. Асистолия — пульса нет. Техник снова принимается за массаж сердца.

— Ампула эпинефрина и амиодарон, — говорю я. Я вскрываю набор для интубации, собираю его, ввожу лезвие в рот старушки.

Затем приседаю у изголовья кровати лицом к старушке, стараясь рассмотреть в глубине горла голосовые связки. Маленькая лампочка светит прямо ей в горло. Повернув запястье, я нахожу связки. Они колеблются от массажа сердца.

Мне протягивают эндотрахеальную трубку. Я ввожу ее между связками. Замечаю, что здоровый глаз старушки открывается. Зрачок ее расширен и сух. Он смотрит на меня.

Я заканчиваю интубацию. Дыхание обеспечено. Мы снова проверяем ритм. Фибрилляция сохраняется. Приборы сигналят и мигают лампочками. Амиодарон. Разряд. Сестра командует отойти, и я отхожу. Дефибриллятор зловеще гудит. Разряд. Еще двести джоулей проходит через тело женщины. Тот же ритм, разряд; тот же ритм, разряд.

Каждый раз все происходит одинаково. Массаж прекращается. Дефибриллятор гудит. Сестра командует. Все отходят. Разряд. Тело выгибается. Ничего.

Техник возвращается к массажу сердца. Слышится треск ребер. Рядом со мной реаниматор в синих перчатках сжимает дыхательный мешок, накачивая воздух в легкие пациентки через прозрачную трубку. Из уголков рта старушки стекает рвота с каплями крови. Массаж сердца продолжает другой техник.

Дочь все еще стоит рядом с нами, шепотом повторяя то же самое. Я замечаю, что слова ее совпадают с ритмом массажа. «Я люблю тебя, мама» — толчок — «Я люблю тебя, мама» — толчок — «Я люблю тебя, мама» — толчок. Техник вторит ритму ее слов — я не понимаю, сознательно или нет. Раздаются тревожные сигналы. В комнате звучит сюрреалистическая симфония, а мне отведена роль дирижера.

— Стоп, — говорю я, останавливая музыку.

Мы проверяем ритм. Пульса нет. На мониторе идет линия электрической активности без пульса.

— Массаж, — командую я, и все повторяется снова.