Держи меня крепче

А ещё, папа очень много времени проводит в командировках. Он разъезжает по городам и фонтанирует дизайнерскими заморочками, а между делом, здорово проводит время в клубах с дамами. Нам, детям, об этом знать не полагалось. Но его дамы об этом не знали, поэтому после отъезда любимого звонили ему домой или даже приходили в гости. А увидев целую семью, узнав, что Род является отцом огромного семейства, к которому, в порыве избавления от дамы сердца и отчасти стыда перед нами приписывал и Соню со Стасом, а также «бедняжку бывшего бомжару-дегенерата» дядю Максима, которого он, якобы усыновил.

Бедные женщины падали в обмороки, более крепкие духом, обещались позвонить в психушку, а некоторые молча покидали нашу квартиру. Но ни одна не вернулась. Папа страдал. Но героически слёз не показывал и был всегда весел духом, а через несколько дней уезжал в новую командировку, и история повторялась. Прежними оставалась лишь мы. Не то, чтобы кто-то из нас нуждался в постоянном отцовском контроле, просто хотелось быть для него большим, чем просто ожидающие дома детишки. Нет, он ни разу не грубил детям и не был с нами суров. Он во всех отношениях идеальный, грешит только длинными обстоятельными монологами, «занудством» сказал бы Макс. И всё же мы выросли «под контролем» дяди Максима, как он считает. Хотя, если сравнивать с папой, дядя Макс всегда был рядом, он отводил нас в первый класс, отвозил в больницу Егора после его первой драки, забирал нас нетрезвых домой после выпускного, делая это неуклюже и даже по-детски. Папа же оставался сторонним наблюдателем. И всё же признавать, что как отец он не состоялся, папочка отрицал.

У папы был вкус на женщин, и вкус вообще. Поэтому он не стал спрашивать нашего мнения, когда решил, что девочки будут в диком восторге от размаха, а по-моему буйства, его фантазии. Мы и были. В диком…но нет, не восторге. Сначала было лёгкое состояние шока от увиденного, но не прошло и доли секунды, как сестрёнка завопила от негодования.

Я её с радостью поддержала, потому что я ненавижу розовый цвет. Но папочка этого запомнить никак не может. С самых пелёнок, покупая мне оные, он наивно предполагал, что все девчонки в восторге от одежды розового цвета. Все игрушки детства имели что-то розовое в своём исполнении, например, кукла Барби была розововолосая, а игрушечная качалка пони имела ярко розовый поводок; в первом классе, когда все девочки пошли на первую в жизни линейку с белыми бантами, мой папуля подарил мне нежно-розовые, ещё и с полчаса крутился вокруг меня цепляя их, а затем всучил в руки розовый портфель, предварительно запихнув туда пенал, тетради, «Букварь». Всё, кроме последнего, было того самого злополучного цвета. Вся одежда, которую покупал папа, тоже была розового цвета. Я предполагала, что он меня преследует. В смысле, розовый цвет. Но тогда я была малышкой и мало что понимала. Сейчас, когда выросла, можно же было элементарно спросить моего мнения. Хотя иначе сюрприз бы не получился.

Хоть папа и начудил в нашей комнате, остальные комнаты были сделаны по высшему классу, но больше всего поражал зал: как размерами, так и обстоятельностью. Двери раскрывались как створки шкафа, а затем шли ступени вверх где-то на метр, благо, потолки в доме высокие. Ступени выполнены из темного дерева, как и весь пол. В центре комнаты папа устроил водоём. Бассейном его не назовешь — его дно застлано камнями, песком, там посажены водоросли, плавают рыбки, улитки. По краям стен выложена земля и высажены растения — карликовые деревья, цветы. Окна теперь находились почти на уровне пола, но подоконники оставались такими же широкими.

Выход на балкон представлял собой некое подобие пещеры, но внутри он был оформлен очень по-цветочному. Папа хотел превратить его в очередной шедевр, но местный совет ветеранов словесной войны под кодовым названием «Сплетня» не поленился и собрал нужное количество подписей от жителей всего двора, утверждая, что эксцентричный балкон будет портить вид района. Так что обошлись без изысков: балкон решили не остеклять, а летом на эту открытую веранду выставляли огромные вазоны с цветами и неизменное кресло-качалку. Уже осенью все цветы расставлялись в зале, а пустующий балкон покрывали занесенные ветром редкие листочки различных окрасок, зимой же — слой пушистого снега. Макс, конечно, вечно жаловался и просил застеклить балкон, мотивирую это тем, что ему негде хранить некоторую часть своих рукописей, но папа был твёрд в своём решении, к тому же у дяди в комнате был свой, а то, что он решил использовать его под «мусор», так это проблемы самого Максима.