Держи меня крепче

— А то ж, — выпятил Олли грудь колесом, будто я ему должна ему туда медальку водрузить или осчастливить её орденом, повесив «Анну» на шею. — Друзей надо любить. Надо дарить свою любовь тем, кто тебе не безразличен, кому ты не безразличен… Так что, Ленка, я тебя люблю, мой драгоценный друг!

Оливер распоясался и заключил меня, упорно старающуюся состроить строгий вид, в медвежьи объятия и чуть не раздавил, это я преувеличиваю и приукрашиваю, даже нагло вру и не краснею, как варёный рак или измазанная свёклой в качестве румян красна девица из села Кукушкино, что стоит на речке Перетечка. На самом деле его объятия можно было назвать нежными, а второй за сегодня поцелуй, но уже в макушку, ласковым, как обычно родители целуют своё чадо, оставляя его на весь день в адском местечке под названием детсад. Влажные, мягкие губы и мои слабые волосёнки, которые почти не прикрывают чувствительную кожу головы, — это опасная, то есть взрывоопасная смесь. Возможно, я могла бы посчитать этот дружеский поцелуй интимным, даже несколько дразнящим, не страстным, но волнующим. Задержи он губы на моей макушке дольше, или не отпускай он меня из объятий ещё целую вечность.

Не знаю почему, но эти мысли грозной стремительной стайкой пролетали в моей дурной голове, сменяясь, догоняя и поддавая друг дружке под зад. Хотя умом я отлично понимала, что наши отношения никогда не переступят рамок дружбы. Меня это устраивало. Его тоже, иначе зачем ему проводить время со мной, когда у него есть любимая девушка.

Наши объятия продолжались от силы секунды три, а затем нас прервал супер-модный диджейский звонок телефона, принадлежащий не мне и настойчиво требующий нажать на зелёную кнопочку. Казалось, моего друга это немного раздражало, хотя виду он старался не показать; он разомкнул руки, вновь выпуская меня на свободу, и отошёл на шаг назад. Вынув из глубоко кармана трубку, он скептически посмотрел на табло телефона, где, как я краем глаза успела заметить, пока он не отвернул от меня дисплей, светилась преинтереснейшая картинка с изображением тигрёнка — очень милого и забавного. Оливер с секунду поразмышлял над тем брать трубку или нет, решил не скидывать, и осчастливил звонящего своим ответом.

— Я тоже люблю тебя, Олли, — искренне сказала я своему другу, как раз в тот момент, когда он нажал на «принять вызов», но ещё не успел поднести трубку к уху.

Оливер немного опешил, потом пришёл в себя и очаровательно мне улыбнулся. А я даже не знаю, почему решила сказать это именно в этот момент. Просто душевный каприз. Или порыв. Или не знаю что. Но я должна была ему ответить, что он мне тоже дорог, как друг, конечно, но ведь слова любви как раз и подчёркивают искренность. Я как бы сказала: «Я дорожу тобой, друг!» — но более искренне. И в его взгляде читалось, что он меня отлично понимает.

— Алло, — произнёс в трубку он.

— Ого, — одновременно с ним прошептал Сенька, подбежав со своей неизменной камерой на экстремальное расстояние к нам, — признания… — его глаза заворожённо наблюдали за двумя фигурками на маленьком экранчике своей «подружки», которая являлась откупной во имя молчания о наших с Шером официальных отношениях.

— Сень, ты почему за нами следишь? — я рискнула спросить братишку, не особо надеясь на ответ.

Из чистейшего любопытства, а может из-за шибко развитого шестого чувства в моей вечно пребывающей в поисках экстремальных приключений и сопутствующих им ощущений пятой точке, я надеялась подслушать разговор Оливера с тигрёнком, но тот быстренько отошёл подальше от нас, так что я переключилась на Сеньку.

— Потому что это интересно.

— Интересно? — не поняла прикола.

Что между нами интересного? Мы же вместе представляем довольно посредственную пару друзей. Я самая обычная, он-то нет, у него куча талантов, и он красив, как модель. Вот за Олликом папарацци ходить не есть смысл. Но за мной?

— Обещает быть интересным, — поправился Сеня.

— Это смешно.

Братишка покивал:

— Ещё как!

— Да у тебя совести нет, — возмутилась я, прикидывая чем бы его стукнуть, чтобы без последствий. Вот же жуть какая, я теперь ещё и рукоприкладством страдаю. Мысленным, правда, но от этого не легче. Я устыдилась, а братец из-за чего-то возликовал, видимо, радуясь оттенкам всех цветов радуги, сменяющим моё перекошенное лицо.

— Нет и не надо. Я обменял такую редкость на диктофон ещё в первом классе, — поделился он со мной откровениями. А я этого не знала. Он уже с первого класса следит за нами что ли? Ой, что-то я слишком доверчиво ко всему сказанному отношусь, как можно обменять нематериальное на материальное?

— Диктофон? — всё же переспросила я.

— Ну да, вещичка такая. На магнитную плёнку запись вести можно, после того как на кнопочку нажмёшь, — ехидничал братишка, растягивая слова и разговаривая со мной как с блондинкой из анекдота. — Хотя сейчас каких только нет.

— Ты как дедок из советских времён, покупающий «Сервелат московский», периодически бубня себе под нос: «Вот в наше время…», — я даже голос под дедка настроила соответствующий.

Я тоже умею ехидничать, оказывается. Но братик не оценил.