Держись и пиши

– Рембрандт гениален тем, что он умеет в одной картине рассказать большую историю. Он выбирает такой момент, что мы понимаем, что было до и что будет сразу после. Его история больше нарисованного.

Я запомнила это. В короткой прозе та же цель: умело выбрать такой момент или деталь, чтобы читатель думал о том, что было до и что будет после. Деталь – это история в миниатюре.

Да, это дерзкое сравнение, но и Рембрандт был дерзким: подписывался просто именем, как великие Леонардо или Микеланджело, когда был еще молодым, никому не известным новатором. На моих консультациях подобные сближения возникают часто. Скажем, я привожу пример из рассказа Шукшина, а автор, с которым я работаю, вспоминает рассказ школьника, напечатанный в газете «Переходный возраст». И если подобие есть, мы не отбрасываем этот рассказ как «мелкий», а опираемся на него. Ведь когда‐то он впечатлил автора – а значит, может нам помочь.

Или чат-книги. Исследования показывают, что вовлеченность читателей чат-книг в разы выше вовлеченности тех, кто читает традиционные книжные форматы. Чат-книги – это истории в формате диалога, где каждая реплика появляется после того, как вы кликаете на экран. Реплики эти часто кардинально меняют ход сюжета – и читатель поглощает текст запоем. Значит ли это, что чат-книга не может быть серьезным чтением, не может содержать в себе глубокого смысла? Конечно, нет. Но этот формат предполагает, что автор владеет мастерством создания отличного диалога.

Глубина содержания по‐прежнему определяется тем, кто пишет. А вот форма может быть разной, в том числе игровой. И если у вас пока не складывается с серьезным классическим сюжетом, то значит ли это, что вам не стоит писать? Конечно, нет! Возможно, вам стоит попробовать какой‐то из жанров, о которых я рассказываю в этой главе. Или стать автором новой формы.

Вы наверняка смотрели фильм «Париж, я люблю тебя» (или похожие на него фильмы). Это фильм-коллаж, составленный из историй, снятых разными режиссерами: по одной истории на округ. Складываются ли эти истории в единый сюжет? В строгом смысле – нет. А в широком – да. Они соединяются в сюжет о городе, где одновременно живут очень разные люди и происходят совершенно разные вещи.

Если бы я писала историю о городе, где сейчас живу, это мог бы быть коллаж историй промокших людей. Дождь у нас идет так часто, что на вокзале стоят автоматы, в любое время суток выдающие вам зонт за пятнадцать евро. Но ветер ломает их спицы. Что стало с девушкой, выбросившей свой зонт в розовую крапинку прямо здесь, на автобусной остановке? С мужчиной, чей черный зонт-трость воткнут в мусорный ящик, как флаг? Со студентом, купившим хлипкий зонт из автомата по пути на собеседование? С молодой женщиной, которую пригласил под свой зонт незнакомец?

А если бы вы писали историю о городе, где живете, как бы вы ее построили?

Многие тексты сейчас строятся похоже: не как единая история с прописанными причинно-следственными связями, а как коллаж или мозаика. Такой текст состоит как бы из множества текстов, и связаны они зачастую чем‐то неожиданным: мостом, по которому ходят герои, музыкой или, например, синим цветом.

Мне вспоминается книга «Когда женщины были птицами: пятьдесят четыре варианта голоса» Терри Уильямс. На русский она пока не переведена, и, если вы решите найти ее на английском, вот оригинальное название: When Women Were Birds: Fifty-four Variations on Voice, автор – Terry Tempest Williams.

Это мемуар, воспоминание о матери автора. Он мог бы быть написан обычно, в дэвидкопперфильдовской манере: мать моя родилась тогда‐то, детство мое протекало так‐то… Но вместо этого книгу открывает совсем другая сцена. Умирающая мать рассказывает дочери о своих дневниках, спрятанных за книгами, и разрешает ей прочесть их после ее смерти. Когда мать умирает, дочь снимает книги с полки и действительно находит три ряда тетрадей в тканевом переплете, стоящих за ними. Она с волнением открывает первую, переворачивает пустую страницу. За ней следует еще одна пустая страница. Дочь листает дальше и недоумевает – все страницы дневника оказываются пустыми. Лишь надпись на тетради свидетельствует о том, что это действительно дневник ее матери.

Тогда дочь берет следующую тетрадь и раскрывает ее. Ситуация повторяется. Третья тетрадь тоже оказывается пустой. Полка за полкой, тетрадь за тетрадью – ни одного слова.

Что имела в виду мать Терри Уильямс? Этот вопрос определяет сюжет. В 54 главах, которые раскрываются как серия поз йоги, каждая со своей логикой и красотой, Уильямс медитирует над тайной дневников своей матери. Как написал кто‐то из критиков, эта книга – калейдоскоп, в котором постоянно крутится вопрос: «Что значит иметь голос?»

История матери писательницы, а вместе с ней и ее времени, и ее веры (она была из большого клана мормонов) рассказывается в этой книге не хронологически, а калейдоскопически: через поиск ответов на вопрос о голосе и ненаписанных дневниках.