Держись от меня подальше

Наскоро собрав чемодан, и отправив извиняющееся сообщение Филу, я умчала в аэропорт, где купила билет на ближайший рейс, сняв денег из неприкосновенного запаса на путешествия. Это было не то путешествие, на которое я копила, да и разумом я понимала, что скорее всего — это глупость, и с ним всё в порядке, о чём я молилась всем богам, но сердце изнылось до того, что я позволила себе эту глупость.

Утром тридцать первого я прилетела в Москву, и к вечеру уже была в родном городе. Я тащила за собой маленький чемодан на колёсиках и готовила себя ко встрече. Я хотела просто убедиться, что всё в порядке, и уехать обратно. В чём и убеждала Фила, который пытался дозвониться до меня с того самого момента, как я села в самолёт и связь оборвалась. Конечно, я чувствовала, что не права и виновата перед ним.

— Ты дура совсем? Ну, зачем ты поехала?

— Прости. Я не могла иначе, Фео, ты же понимаешь.

— Нет, ты меня подставила, — обвинял он меня за дело. — Знаешь, у нас столько всего из-за тебя накроется сейчас. Я зол.

— Я понимаю. Но я не могла иначе. Не могла, — мои переживания управляли мною, не голова. — А вдруг…

— Человек просто подвернул ногу, с кем не бывает, — злился он на моё беспутство. — А у нас контракт.

Это слово я ненавидела больше всего. Мы должны были столько всего им, друг другу — контракты стали нашим путеводителем по жизни.

— Так давай расторгнем?

— Это не так просто, — отрезал он. — Короче, сделаем объявление, что у тебя пневмония.

— Не надо накликать беду, — была я против такой лжи. Неужели он не понимает, что нельзя такие вещи произносить? Врать про болезни — хуже не придумаешь.

— Ты первая стала играть против правил. Не светись особо. И помни, я жду тебя.

Он сбросил, оставив меня наедине с чувством вины и целым аэропортом. Я не стала заказывать такси, а поехала с одним из тех, что парковались у входа. Выглядела я и правда круто, хоть и уставшая после длинной дороги, перелёт в десять часов особенно изматывал. И таксист, разглядев бирки на моём чемоданчике, сам для себя решил, что я американка, решившая посетить их захолустье.

— I’m Vasya, — представился он ломаном английском, а я не стала его мучить.

— Лена.

Может и зря, ведь всю дорогу он стал выспрашивать меня про жизнь заграницей, особенно, как туда уехать на ПМЖ. Посоветовать я мало что могла, а когда сказала, что учусь там петь, то растеряла всякий авторитет. Но был и плюс от наших разговоров, за ними я не заметила, как мы домчали до больницы сквозь новогодние пробки, адрес которой мне скинул папа. Город пах мандаринами, ёлкой и счастьем. Я была очень счастлива здесь, эти воспоминания, задвинутые в недолгосрочный ящик, вновь всплыли, смешиваясь со снегопадом.

Наверное, наш город настолько мал, что я снова встретила Пичугина Владлена Митрофановича, того травматолога, который снимал мне фальш-гипс. Он был дежурным врачом в эту волшебную ночь и пожаловался, что ни минуты покоя.

— Ого, полгода как ни царапины на ней, — удивился старый знакомый, признав изменившуюся меня без проблем. Мне бы такую память на лица.

— Я в этот раз к Охренчику Артёму, что с ним?

— Муж твой, помню-помню. Лежит у нас, хотели привязывать к кровати, — седовласый врач выглядел устало, и изматывали его именно такие пациенты.

— Он… в порядке? Зачем его привязывать? — фантазия рисовала страшные картины.

— Чтобы не убежал, — попытался успокоить меня врач, угощая мандарином, — буйный больно.

— Буйно-помешанный, — прошептала я под нос, а Владлен Митрофанович утвердительно кивнул.

— Но жив пока.

— Как… пока… — сердце забыло, что ему надо стучать, а лёгкие о том, чтобы дышать. Мир остановился.

— Ой, иди-ка ты сама к нему, — зевнул он, и оставил меня у двери в палату — тяжелобольных он встречал десятками на дню и переживать из-за каждого не мог себе позволить. — Авось и не помрёт. Мы своё дело сделали. А сейчас у нас Новый год. С Новым годом, с новым счастьем!

Приёмный покой был щедро украшен мишурой и серебристыми дождиками. Имелась даже ель в разноцветных гирляндах. Но атмосфера праздника меня не захватила, лишь всколыхнув детские воспоминания, когда праздник был настоящим.

Моя рука зависла над дверью для стука, но я осознала, что стучать бессмысленно, и с замершим сердцем вошла в палату, которая была рассчитана на одного. Он лежал на кушетке, стоявшей посреди комнаты, рядом стояла система. Артём был бледен как бумага, что было хорошо заметно в прикроватном свете. Перебинтованная нога была подвешена. Он спал, и я кинулась его будить, сжимая руку:

— Артём, Тёма, я здесь. Как ты? — трясла его я, но он не просыпался. — Тёма, твою мать…

В комнату на шум вошла медсестра:

— Мы его таблетками накачали, чтобы не буянил, до утра не проснётся.

Она мне рассказала, что этот клоун всего-то потянул связки.