Держись от меня подальше

— Ах, это… Прости, Ленчик. Просто мне показалось это прикольным, как те девчонки зубами скрипели, — он улыбнулся, а я не видела причин не верить ему. Он искренний человек, ничего не скрывает, грустит иногда, устаёт, может, выдыхается, но держится на плаву. И не пытается показать какой он крутой, не то, что его выпендрёжный братишка. Интересно, почему его посадили под домашний арест? Может его мама узнала о нас?..

В груди тут же похолодело.

Одновременно с этим машина остановилась у высотки, мы распрощались, а я пошла к Лесе, не переставая думать о его суровой маме. Потом я набрала номер Шера, но его телефон был отключён. Мои раздумья прервал знакомый голос, мёд для ушей:

— Здравствуйте, миссис Охренчик!

Обладателем его был консьерж Мартин, который хорошо меня запомнил.

— Здравствуй, Мартин, — обрадовалась тёплому приёму. — Как служба?

— Всё просто замечательно! Мы все ждём, а от вас никаких вестей. Как же мистер Охренчик? Ему лучше?

Я только сейчас вспомнила, что мой муженёк якобы лежит в больнице:

— Да, ему уже лучше. А я вот пришла проведать квартиру и подругу.

Мартин, как большой грациозный кот выскочил из-за стойки и рванул вызывать мне лифт:

— Миссис Охренчик, прошу, — он учтиво пропустил меня в кабинку лифта.

Я его поблагодарила и покатилась вверх к Леське, по которой безумно соскучилась. Отчего-то это я поняла только сейчас. Мне захотелось выговориться и всё-всё ей рассказать, я даже почти уговорила себя на этот шаг, даже придумала, что ворвусь к ней и с ходу скажу: «Лесь, я тут замуж вышла и влюбилась! По уши…»

Я нажимала на звонок, ещё раз, потом дверь распахнулась, явив моему взору Егора. Я все свои слова забыла и обратно их в себя запихала, пока они не успели «обрадовать» моего братца, обёрнутого в полотенце. Кажется, он только что вышел из душа. Картина повторялась в новом интерьере, или мой брат неровно дышит к полотенцам. Вовремя я.

8

Ехавший следом за ментовским «бобиком» чёрный джип с внушительными номерами оба парня, сокрушённые действительностью, не замечали.

Его заметили блюстители дорожного порядка — джип привлёк их внимание не только номерами, оба мента приметили, что машина, когда они тормознули ребят-наркоманов, также притормозила на дороге на значительном расстоянии от «Эскалейда», а вывалившийся с заднего сидения громила стал копаться в капоте, сам при этом сильно косясь на разыгрываемое действо.

Решив, что это министерская проверка, оба молоденьких хранителя священного жезла, как их прозвал мысленно Шерхан, показали себя с лучшей стороны, задержав потенциально-опасных парней, даже несмотря на то, что фамилия одного из них Охренчик — известная фамилия известной в городе четы. Документов при нём не было, а верить на слово они были не обучены. Вызвав по рации наряд, они сплавили обоих подозрительных типчиков-наркоманов (возможно и наркодилеров) им, поделившись соображениями со своими коллегами, которые были так же молоды и юны, так что отнеслись к предупреждению со всей полагающейся строгостью.

Оставалось непонятным лишь то, почему министерская инспекция и после задержания продолжала преследование. Это немного пугало сержанта Прозапас и его коллегу сержанта Сухова.

Переглянувшись, выжимая из себя всё оставшееся мужество, они продолжили конвоирование, понадеявшись на лучшее и спуская задержанным, то есть задержанному — его друг вёл себя куда приличнее — скабрезные шуточки.

Илья дулся и был крайне зол. Он клял друга за чрезмерную языкастость, так как Шер, прочувствовав, что их точно повязали, и ни о каком освобождении и речи быть не может, стал саркастично стебаться над бедными служителями дорожного патруля, пусть и совсем «зелёными», которых государство переименовало в совсем неэтичных и бьющих по самолюбию в своей аббревиатуре Полицейских Инспекторов Дорожного Регулирования.

Шер без конца ехидно интересовался:

— А как мне теперь к вам обращаться?

От этого блюстители дорожного порядка сильно злились, краснели, сжимали челюсти, поглядывали в зеркальце заднего вида, переглядывались, но своему практически ровеснику не отвечали.

— Совесть имей, мне совсем не улыбается всю ночь торчать в обезьяннике, — бурчал Илья.

— Пятнадцать суток, как минимум, — огорчил его сержант, крутящий баранку.

Артём на все это внимания не обращал, продолжая жалить своим уничижительным мастерством сарказма, не отдавая себе, в общем-то, отчёта в том, что ему просто физически нужна изоляция от малышки: его не пугали чувства к ней, он не жалел о поцелуе, но его никак не могла отпустить мысль о предательстве. Он же пообещал брату, что прекратит с ней контактировать. И не сдержал слово. Эти противоречивые чувства и мысли бесили его и раззадоривали в нём плохого парня, которому все переживания были по боку и который бесстрашно продолжал изгаляться над своими конвоирами, премерзко ухмыляясь и сдерживаясь пока от ржача:

— Господа…

— Заткнись, Шеридан!

— Господа пид…

Илья, которому было вовсе не до смеха — не та ситуация, с силой боднул своего друга головой в челюсть, так как на руках были наручники, иначе бы он зажал ему рот рукой, и стал вразумлять: