Дерзкие побеги

Натренированная овчарка в несколько секунд преодолела расстояние от конвойного до беглеца и бросилась на Светлова. Инстинктивно он закрыл руками лицо, и собака стала рвать его запястья и кисти рук. «…Потом раздался какой-то крик, – писал в своих воспоминаниях Светлов, – собака отскочила, и я разглядел перед собой искаженное злобой, совершенно озверевшее лицо чекиста и сквозь площадную брань уловил приказ: „Поворачивайся! Расстреляю!“ Тут собака вновь набросилась на меня, и я опять защищался от ее укусов руками. Я не могу этого объяснить, но близость звериной морды заставила меня… улыбнуться! „Чего лыбишься?“ – услышал я срывающийся на визг голос и почувствовал холод от приставленного к затылку дула нагана. Затем раздался звук „дзинь“, и небо надо мной закачалось и опрокинулось…»

Светлов потерял сознание, а чекист, видимо решив, что он мертв, оттащил от него собаку и поспешно бросился вдогонку за другим беглецом. Несколько раз к Алексею возвращалось сознание, и в эти доли секунды он чувствовал только жуткую боль в темени, затылке и верхней челюсти, болели и разорванные овчаркой запястья… Всю ночь израненный беглец пролежал без сознания, а утро принесло ему новые страдания: придя в себя, он отчетливо вспомнил все, что с ним произошло, и, понимая, что конвойный обязательно вернется за его трупом, попытался подняться. С первого раза ему это не удалось, потому что вся правая часть его туловища отекла, руки двигались с большим трудом, правая нога не функционировала, а кашель с кровью и мучительная боль в горле не давали дышать (впоследствии в лагере Светлов узнал, что у него сквозное ранение шеи с повреждением язычка, а также вырвана часть верхней челюсти справа вместе с двумя зубами).

Превозмогая сильную боль, Светлов встал на ноги. С этого момента, как он пишет, начался ад. «Мучительное чувство жажды буквально грызло меня, но когда я стал слизывать капельки росы, вкус ее был столь горек, что последовал приступ кровавой рвоты,» – вспоминал Светлов. Сделав несколько шагов, он остановился: боль была адской. К тому же из-за отека правой части тела он не мог идти прямо, а передвигался, наклонившись вправо и не поднимая головы. «И в довершение всего, – писал Светлов, – мне казалось, что со всех сторон сразу слышался отдаленный собачий лай, вызывая тупую душевную боль»...

Беглец старался не идти проторенными тропами и, двигаясь среди кустарников и деревьев, в конце концов вышел к большому болоту. Невзирая на трудности, Светлов принял решение пересечь болото, так как оно как нельзя лучше могло скрыть его следы. Ступив в ледяную воду, измученный путник потерял равновесие и упал в грязную болотную жижу. С трудом поднявшись, он зашелся в мучительном кашле и, присев на болотную кочку, снова потерял сознание. Очнувшись, Светлов с невиданным упорством вновь пошел по болоту. Он несколько раз падал, терял сознание, но снова вставал и шел… «Человеческая память – удивительнейшая вещь! – писал Светлов. – По прошествии стольких лет я с потрясающей фотографической точностью помню все мгновения моих физических и душевных мук».

Весь день раненый и еле стоявший на ногах беглец перебирался через болото, и наконец к вечеру он, ступив на твердую землю, вышел на большую поляну с копнами скошенного сена. Ему снова послышался со всех сторон собачий лай… Разумеется, это были галлюцинации, но они доставляли Светлову ужасные душевные муки. Подойдя к копне сена, он попытался спрятаться там, но, ударившись о какую-то жердь, потерял сознание. Очнулся он только через несколько часов, днем. Где-то неподалеку слышались женские голоса, видимо, крестьянки пришли убирать сено. Светлов не мог двинуться: жутко болела голова, его тошнило и знобило. «До этого момента я помню отлично все, что делал, все, даже мельчайшие, подробности побега, – вспоминал Светлов, – а далее – какая-то притупленность сознания, безразличие к окружающему, что-то вроде полубреда и только слабый, но явственный голос инстинкта самосохранения пульсировал в мозгу: надо идти, надо идти...» Куда же идти? Смутно помню, как я выбрался из копны и пошел куда-то вниз, по уклону. Внизу оказалась речушка, на ней плотик из тоненьких бревен, а по берегу – могучие заросли спелой уральской малины. Помню рядом с плотиком черемуху с черными ягодами, а рядом лежали нанизанные на палочку подсушенные грибы. Первым делом, превозмогая боль, ложусь и пью, пью, пью... Какое это счастье – чистая, холодная вода! Ощущение такое, будто по жилам заструилась свежая кровь».