Десант местного значения

– Американец, ты, наверное, думаешь, что мы тупые варвары, которые никогда не слышали о бейсболе? Я зря перед тобой распинался, рассказывая о моих сержантах. Все-таки тебе придется познакомиться с ними поближе.

– Сережа! У тебя есть час на работу с этим упрямцем. Справишься, или разбудить Володю тебе в помощь?

– Сам, – в первый раз за все время произнес кореец.

Джон машинально оглянулся, все-таки не ожидал, что этот азиат заговорит, и с испугом заметил, что кореец улыбается. Впервые на бесстрастном его лице появились какие-то эмоции. И его улыбка почему-то очень не понравилась Джону.

Сержант рывком поднял немаленького Маккейна с табурета и тычками погнал его в соседнюю комнату. Обстановка в этой комнате была вообще спартанская. Одна лавка, один маленький столик, на котором зачем-то лежали несколько больших иголок от медицинских шприцев. Стены покрашены зеленой масляной краской, на полу простая кафельная плитка, без рисунка. Еще из одной стены торчал водопроводный кран с надетым на него резиновым шлангом. Но долго рассматривать комнату Джону не дали. Кореец рывком за плечо развернул его лицом к себе и без замаха ударил его в солнечное плетение. Ударил тремя сомкнутыми пальцами, но ощущение было такое, как будто лягнула лошадь. В следующие минуты Джона весьма качественно избили, а затем, когда его ноги уже не держали, кореец стащил с него комбинезон и бросил вверх животом на лавку. Потом сержант схватил иглы и наклонился над Джоном. И Маккейн узнал о своем теле много нового. Например, что боль, которую он испытывал, когда этот чертов кореец своими железными пальцами сжимал ему ключицу, это и не боль вовсе, а так, щекотка. Что боль бывает разная. Тянущаяся, нарастающая долго-долго и стреляющая в мозг, как молния. Что бывают одновременно две боли и даже три. Много чего он узнал, крича до хрипа, до того момента, когда обнаружил, что он просто лежит на лавке, в луже из своих собственных экскрементов, а в разных частях его тела торчат иглы. И ему уже совсем не больно. А над ним склонился проклятый кореец, который на ломаном английском его спрашивает:

– Будешь говорить? Или я сделаю так… – с этими словами кореец выдернул одну из игл из Маккейна, и тело Джона опять изогнулось от невыносимой боли.

– Да, да, – судорожно закивал Джон, желая только, чтобы этот кошмар закончился.

Сержант аккуратно выдернул из Джона остальные иголки, потом взял шланг и под сильной струей обмыл его тело. Смыв рвоту и фекалии, которые, как оказалось, обильно выходили из Маккейна, пока он корчился от боли, и закончив с этим, кореец бросил Джону тряпку и его комбинезон, коротко показав жестом, чтобы он одевался быстрее. Едва Джон закончил, тот поднял его и толкнул в сторону двери, сказав при этом:

– Если будешь врать или молчать, мы сюда вернемся.

Джона аж затрясло при одной мысли об этом. И когда он увидел снова седого, так же мирно сидящего за столом и перебирающего бумаги, у Маккейна было одно желание: поскорее развязаться со всем этим, чтобы все закончилось. Чтобы конвоир, сидящий снаружи, поскорее его увел из этого страшного домика. И от этого страшного корейца, которого Джон теперь боялся до дрожи в коленках. Боялся так, что наверняка бы обделался, если бы было чем, ведь все, чем можно было обделаться, из Джона уже вышло. Так ему казалось. А седой, подняв голову и посмотрев Маккейну в глаза, понял все. Но ничего не сказал, только усмехнулся уголками рта и начал сухо задавать вопросы. На которые Джон старался теперь отвечать как можно точнее, быстрее и подробнее. Мысль о том, что вот сейчас, в каждое мгновение, седой может одним жестом руки отправить его вместе с корейцем обратно, в ту жуткую комнату, была невыносимой.

Подполковник Нарышкин, проводив взглядом трясущееся от страха желе, в которое превратился бравый лейтенант US NAVY, довольно глянул на свои бумаги. Из него удалось выжать немало сведений, но самыми главными были несколько фактов. И уже три пилота, допрошенные сегодня, их подтвердили.